Казалось, Уиндем с трудом выталкивает слова сквозь свою аккуратно подстриженную бородку. Голова у него была выбрита в соответствии с современной армейской модой, только теперь возле круглой лысины появилась короткая седая щетина. Отвислые дряблые щеки да красные прожилки на массивном носу придавали старику какой-то неопрятный вид, словно его неожиданно и слишком рано разбудили.
– Чушь собачья, - заявил Стюарт. - Вам нужно только развернуть данную ситуацию на сто восемьдесят градусов. Представьте себе, что корабль землян взял в плен лайнер клоро. Как вы думаете, какая судьба ждала бы всех гражданских лиц, находящихся на борту?
– Я ни секунды не сомневаюсь, что наши солдаты стали бы соблюдать все законы ведения межзвездной войны, - важно проговорил Уиндем.
– Если не считать того, что таковых законов не существует. Высадив на борт захваченного корабля команду, как вы думаете, стали бы мы заботиться о том, чтобы обеспечить тех, кто остался в живых, атмосферой с высоким содержанием хлора, оставили бы им личные вещи, отдали бы в их распоряжение самую удобную каюту, и так далее, и так далее, и так далее?
– Заткнитесь, ради всего святого! - рявкнул Бен Портер. - Если я еще услышу ваши «и так далее», я просто свихнусь.
– Извините! - сказал Стюарт, не испытывая ни малейших угрызений совести.
У Портера было тонкое лицо, украшенное похожим на клюв носом, на котором блестели капельки пота, и он так усердно кусал щеку изнутри, что в какой-то момент даже поморщился от боли. Прижал язык к больному месту и стал ужасно похож на клоуна.
Стюарту надоело дразнить товарищей. Уиндем был совсем неподходящей мишенью, а Портер мог только корчиться и страдать. Все остальные просто молчали. Деметриос Полиоркет удалился в страну безмолвного, нестерпимого горя. Похоже, он так и не заснул ночью. По крайней мере, когда Стюарт просыпался, чтобы повернуться на другой бок - он и сам спал ужасно неспокойно - с соседней койки до него доносилось тихое бормотание Полиоркета, где доминировал один и тот же тоскливый стон: «О, мой брат!» Сейчас он сидел на своей койке, время от времени его покрасневшие от слез и бессонницы глаза на широком, смуглом, небритом лице останавливались на других пленниках, а потом он закрывал лицо загрубевшими мозолистыми руками, так что был виден только затылок, заросший курчавыми жесткими волосами. И медленно раскачивался из стороны в сторону - только теперь, когда все проснулись, не произносил ни звука.
