— Юден, комиссарен, коммунистен, официир? — спрашивал немец с нашивками и какой-то бляхой на груди, обыскивая моряков.
— Нихт юден, нихт комиссарен, нихт коммунистен унд официрен, — ответил за всех боцман Курылев раньше, чем Пивоваров раскрыл рот.
Их привели в какой-то поселок и заперли в кирпичном сарае. Ни есть, ни пить не дали. Когда боцман Курылев, немного знавший по-немецки, стал стучать в дверь и просить пить, в ответ грянул выстрел, и пуля обожгла ему бок. После этого уже никто ничего не просил, страдали молча, разговаривали шепотом. Тут же решили, что Пивоварова выдадут за старшину-резервиста, призванного на флот в конце прошлого года, что все друг к другу станут обращаться по именам, а боцман, у которого сохранилась матросская книжка, будет вести все переговоры с немцами, если таковые возникнут.
Никаких переговоров не возникло, но воду в ведре им принесли. От ведра пахло помоями. Видать, из него давали свиньям. Поначалу все воротили от ведра нос, но жажда — не тетка, отпил один, за ним другой, только приложился третий, как дверь отворилась, и немец ногой опрокинул ведро, что-то сказал и засмеялся.
Курылев перевел:
— Пить надо вовремя.
После полудня их вывели из сарая и повели по улице, привели к дому, возле которого стояли две грузовые машины и броневик. Велели лезть в кузов одной из машин, посадили на пол, повезли. По понтонному мосту переехали с Куршской косы на материк, потом пересекли шоссе, по которому двигались танки с белыми крестами и машины с солдатами, долгая езда по лесным проселкам, наконец — чистенький городок на берегу Нямунаса, а на окраине городка лагерь для пленных красноармейцев: человек триста загнано на небольшую площадь, с трех сторон окруженную невысокими двумя домами и хозяйственными постройками. Все сидят или лежат прямо на земле.
Новеньких тоже посадили. Объяснили:
— Зитцен! Нихт штеен! Шиссен! Пух-пух!
Никуда не вызывали, ни о чем не спрашивали. Воду давали раз в день, наливая в деревянные корыта, из которых поят скотину. Раз в день бросали несколько буханок хлеба. Оправляться разрешали тоже раз в день — в одном из сараев. Оттуда тянуло удушливой вонью. Немцы ходили, ругались, зажимали носы. Похоже, чего-то ждали.
Курылев, прислушавшись к разговорам часовых, объяснил:
— Должны нас куда-то перегнать, но нет приказа.
Лагерь постоянно пополнялся: пригоняли небольшие группы красноармейцев, захваченных в лесу или на хуторах. Все растерянные и озлобленные. Некоторые говорят об измене командования. Постепенно стали разделяться по национальностям: татары в одном углу, кавказцы в другом, азиаты в третьем. Русские, украинцы, белорусы — посередке. Остаток экипажа сторожевика держится вместе, хотя в нем, помимо славян, есть и мордвин, и осетин — никто из них в землячества не ушел.
