Сегодня мне удалось обойти Энгуса Ога, пожертвовав жизнью Фейглса. Если я дам фору Энгусу и превращусь в неподвижную мишень, рано или поздно он найдет способ меня сломать – в особенности с помощью ведьмовского ковена. Значит, нужно изменить правила – и тогда дело в шляпе.
Похоже, у меня имелось два варианта: бежать на последнем дыхании или отчаянно сражаться.
Бегство меня совсем не привлекало, поскольку я мотался по миру в течение двух тысячелетий. Вдобавок я дал клятву Бригит, что буду биться вместе с ней против Энгуса. Ко всему прочему, меня предали ведьмы. А мое эго не соглашалось с тем фактом, что женская банда в принципе малолетних колдуний столь нагло выступила против меня – на моей же территории.
Итак, мне предстояло участвовать в грандиозном сражении, причем в качестве главного героя.
В своих размышлениях я умудрился превзойти даже Гамлета, и теперь меня преследовали знаменитые слова датчанина.
«Но что за смысл без умолку твердить, что это надо сделать, если к делу есть воля, сила, право и предлог?» Гамлет обещал себе, что он отбросит прочь все сомнения, но, возможно, когда он сказал: «О мысль моя, отныне ты должна кровавой быть, иль прах тебе цена!»[24] – ограничения белого стиха ослабили его решимость. Если бы он мог следовать диктату своей совести, а не перу Шекспира, вероятно, он бы отказался от стихов, как сделал я, и удовлетворился простецкой фразой: «Ну, давайте, ублюдки!»
Утром я проснулся свежим и отдохнувшим, однако мой мочевой пузырь не дал мне понежиться на лужайке. Облегчившись на дуб – незаметно для людей, гулявших в парке, – я сделал глубокий вдох и расправил плечи. Я исцелился! В качестве эксперимента я помахал руками, не почувствовал никакого напряжения в груди и улыбнулся. Земля была неизменно ко мне добра и всегда охотно отдавала свою силу, ничего не требуя взамен.
Я достал мобильный, включил его и проверил время: было десять утра, и я мог не торопиться. Одевшись, я закинул ножны с Фрагарахом за плечо, убрал чары маскировки – и снова стал виден миру. Мой медвежий амулет максимально зарядился, как и его владелец. Правда, я испытывал безумную жажду и сильный голод, но это было в порядке вещей.
Спустя минуту телефон заверещал: я получил смс из полицейского департамента Темпе, сначала с просьбой, а затем с требованием немедленно с ними связаться. А потом на меня посыпались послания от Хала, Снорри и Перри.
Хал известил меня, что Оберон – не собака, а бездонная пропасть, и хотя мой пес осторожно обращался с кожаной обивкой и Хал это оценил, проклятый представитель собачьего рода испортил цитрусовый освежитель воздуха и разбросал ошметки шерсти по всему салону. «До встречи в Рула-Була», – написал Хал в конце, обойдясь без всяких смайликов.
