— Добрый вечер, — он кивал в сторону бабок, хотя лиц не различал.
— А-а, здравствуй, здравствуй. Что, на девятый день идете? Это они Савельевну помянуть. — Бабки переглядывались.
«Умерла уже Манюня», — понял он.
Но у своего первого подъезда сидела одна только Анисья, опираясь на палку, и жену его она чего-то давно не видела.
— Там живет какой-то, — шепотом сказала Анисья. — Мужчина ходит, очки на носу толстые.
Они поглядели на окна, свет там не горел.
Он вынул из кармана ключи от квартиры и первым, за ним Антошка, вошел в подъезд.
Его ключ к дверному замку не подходил: замок явно был другой, замененный.
Совсем непонятно было: если это действительно девятый день с тех пор, как Манюня умерла…
Он лежит на спине на кровати, приподнятой на винтах, боль не затихала. Антошка намекал, что это никакой не «двоюродный братец», да и у самого тоже ведь давно закрадывалось, но только где она, Вава?..
Он закрывал от боли глаза, и лезла в голову газетная статья какая-то о людоеде, который поедал потом своих любовниц.
Теперь он видел ясно застеленную чем-то белоснежным, а уже в пыли кровать со спинками, огороженную, как в музее, тонкой лентой, и лежали бумажные цветы на подушке.
Но ведь такое видел он наяву! — в квартире своего знакомого: все было в память умершей любимой жены. Правда, знакомый этот скоро тоже умер.
Любимой… Настоящее, самое настоящее у него, что он давно понял, было — у многих было такое?! Ну и что! — только в девятнадцать лет. Когда была Лена. Осенью, никого нет, а еще светло, листья всюду сухие и рядом тоже, на скамейке. Но не холодно совсем.
И проходит мимо человек с велосипедом, ведет его за руль, листья хрустят, колеса кажутся слишком большими, если сидишь на невысокой садовой скамейке и смотришь, когда уж он пройдет мимо.
Болят ноги. До чего… Все-таки до чего болят. Но надо терпеть.
«Надо потерпеть, — рассуждает с кем-то теоретик Саморуков (этот еще откуда выполз?), — пациенты нуждаются иногда в физической боли, чтобы отвлечься от всяких мук совести».
Стоп!.. Под тумбочкой на балконе действительно что-то сидит. Не там ли динамик Саморукова? Копошится что-то и даже скребется, трепыхается иногда. Бред… Все бред. Сдают нервы.
Итог: значит… Или — конец, или останешься навсегда калекой. Выходит, так обернулось… Где ж это он прочел в книжке: «У каждого гриба свои иллюзии»?
Но он ведь неплохо жил! Институт закончил, работал!.. Институт… Работа… Разве имеет это теперь значение?
