Он нахмурился:
— Я не нужен ему. Я никому не нужен! — Он выдернул свою руку из-под ее руки. — Откуда взялась эта уверенность в знании чужой жизни и вообще всего?! Устроили тут черт знает что! Вы сначала со своей жизнью разберитесь! Нужен — не нужен! Ему всего-то год! Он, может, и не помнит меня. Он, может, и не мой вовсе! И не надо делать из меня чудовище! Я такой же, как все… — Уваров задумался и добавил спокойней:
— Никогда не хотел быть, как все…
— Вы нужны ему, а он нужен вам, — тихо, но уверенно проговорила она.
Встав, Уваров навис над Верой.
— Послушайте, кто вы такая?
— Вера.
— В каком смысле?
— Меня так зовут.
С минуту — чуть меньше — они смотрели друг другу в глаза.
— Скоро начнется, — сказал он наконец, — я пойду на улицу, хочется умереть на воздухе. «Боливар» не вынесет двоих.
Уваров направился к выходу, но на полпути остановился, постоял, обернулся.
— Я думаю, — сказал он, — там не будут задавать вопросы. Там всё знают.
Вера улыбнулась, счастливая, словно речь шла о всеобщем празднике:
— Там всё знают, — подтвердила она. — И там всё поймут. Он хотел улыбнуться ей в ответ, но не смог.
Выйдя на улицу, он прикурил следующую сигарету. Осмотрелся. Кругом — ни души. Он вышел на проезжую часть и зашагал по ней, сунув руки в карманы.
До конца света оставалось минут сорок.
Факты и вымысел в моих книгах так перемешаны, что сейчас, оглядываясь назад, я не всегда могу отличить одно от другого.
Сомерсет Моем
Глава первая «Черный карат»
Не так давно я заезжал к сестре, на район в котором рос, и повстречал товарища из прошлой жизни. Привет, как дела, че почем, то да се, пятое-десятое, ля-ля-тополя…
Разговорились. Вспомнили общих друзей-знакомых. Оказалось, кто в живых еще, те сидят. Короче, классика: иных уж нет, а те далече.
Сам он год-два как освободился. Сейчас помощник депутата.
— Ну, а ты где?
Мне отчего-то стало неловко.
— Да так, — говорю, — в театре одном. Играю.
Одна его бровь на обычно каменном лице слегка приподнялась, что скорее всего означало крайнюю степень удивления.
— Серьезно? Ты — клоун?!
Вот тебе раз! Я прямо-таки растерялся. Что тут скажешь? Мог ли я отрицать? Или хотя бы оспаривать точность подобного определения? Я попытался:
— О чем ты говоришь? Я актер.
Он тяжело вздохнул. Это было вполне красноречиво. Ему оставалось только скорбно добавить: каких, мол, людей теряем… Но я его опередил.
— Что поделаешь? — говорю. — Одни идут в депутаты, другие — в артисты. Работать никто не хочет. Кстати, приходи как-нибудь к нам в театр.
