Он отодвинул стул, словно приготовившись бежать, а затем, должно быть, передумал, потому что придвинулся обратно и поднял руку к глазам. На мизинце красовалось золотое кольцо. Казалось, этот золотой ободок врастает в плоть.
— Если не уберешься за пределы моей собственности, — сказал он, — я вызову полицию.
Чтобы разобрать остальное, мне пришлось напрячь слух, потому что собака почуяла близкую свободу, но расслышала я только нечто вроде «коп в нашей деревне — мой брат, в соседней — мой двоюродный брат, а шериф Карбонераса — мой лучший друг».
Схватив его за руку со впившимся в нее золотом, я уперлась лбом ему в лоб; тем временем его правая рука что-то нашаривала под столом. Возможно, аварийную кнопку, ведущую к его расширенной семье копов. Мне было сказано убраться с дороги, чтобы он мог подняться на крышу.
Я отступила назад. Крупный мужчина. Чтобы не потерять равновесие, пока он будет протискиваться мимо, я прижалась рукой к свежеокрашенной белой стене. На ней остался кровавый отпечаток, поэтому я прикоснулась к ней еще раз. И еще. Стена школы дайвинга начала покрываться подобием наскальных рисунков.
Ругаясь и обзывая меня по-испански, Пабло двинулся вверх по ступенькам. В руках он держал кость — желтую вонючую кость. Вот до чего он пытался дотянуться под столом.
Пабло оказался на крыше, с собакой и костью. Отшвырнул ногой стул. Собачий лай сменился рычанием, а Пабло прищелкивал языком, успокаивая, по всей видимости, своего пса. Я услышала, как над головой упал и разлетелся на черепки цветочный горшок.
В вестибюле школы дайвинга было прохладно. На столе у Пабло надрывался телефон, стоящий рядом с догорающей спиралью цитронеллы и стаканом вермута. Ожил автоответчик: «Мы говорим на немецком, нидерландском, английском и испанском. Готовы обучить начинающих до уровня специалистов».
Поднеся стакан к потрескавшимся губам, я спокойно, не торопясь, сделала маленький глоток. В новой тишине я услышала море, словно припала ухом к океаническому дну. Слышно было все. Землетрясение корабельной палубы и шастанье крабов-пауков среди морских водорослей.
— Зоффи! Скоро начнутся зверства!
Чтобы отпраздновать освобождение собаки Пабло, я позвонила Ингрид и пригласила ее на дораду-гриль. Ингрид сказала — да, придет в девять вечера.
Я приняла душ, воспользовалась маслом для волос и сбегала на площадь, чтобы с грузовика купить арбуз у женщины, которую сначала приняла за мужчину. Она сидела на водительском месте с внучком, раскинувшимся у нее на коленях. Оба ели инжир. Пыльный лиловый инжир цвета сумерек. Женщина поручила мальчику выбрать для меня арбуз, что тот и сделал; вырученные деньги она положила в холщовый кошель, висевший на поясе черного платья. Босоножки ее были засунуты в отделение дверцы грузовика. На боку правой ступни, как я заметила, круглым островком наросла косточка. Сильные руки загорели до черноты, скулы опалило солнцем; чтобы освободить место для внука, когда тот карабкался обратно к ней на колени, женщина подвинула мощный таз. Ее тело. Кого призвано радовать такое тело? В чем его предназначение, действительно ли оно уродливо или тут дело в другом? Касаясь подбородком детской головы, она молча сунула внуку очередной плод инжира. Бабка-фермерша, сама себе хозяйка, с прижатой к чреву сумой.
