— И как же он создает болезнь?
— Сейчас объясню.
Большим пальцем он не переставая описывал на голове кружки, как будто старался удалить из черепа что-то неприятное. Через некоторое время он снял стетоскоп и положил на стол.
— Представьте, София-Ирина, что вы — до некоторой степени интроверт. Допустим, вам недостает дерзости, вы стеснительны и не умеете постоять за себя в повседневной жизни. Этот джентльмен настаивает, чтобы я называл такое состояние «социальным тревожным расстройством». В таком случае я смогу продать вам разработанное его фирмой средство от им же изобретенного расстройства. — Гомес приоткрыл рот, и внезапно улыбка его сделалась такой широкой, что я увидела свое отражение в золотых зубах. — Но вы, София-Ирина, сохраняя преданность антропологии, как и я, сохраняя преданность естественным наукам, — мы должны мыслить широко и не ограничиваться пределами Лас-Альпухарраса. Нам вовсе не обязательно оставаться рабами фармацевтических компаний. — Гомес пододвинул ко мне тарелку с круассанами. — Прошу вас, угощайтесь.
Это смахивало на подкуп. Говорил он любезно, однако явно был на пределе. Он покосился на компьютер.
— Удалось вам повидаться с отцом в Афинах?
— Да.
— И что?
— Отец от меня отказался.
— Ну-ну. Как от разбитой машины, не подлежащей восстановлению?
— Нет.
— Тогда как он от вас отказался?
— Он пытается забыть о моем существовании.
— Успешно?
— Он пытается строить свое существование на забывчивости.
— Забывчивость — это противоположность памяти?
— Нет.
— Значит, он от вас не отказался?
— Нет.
Он был со мной более участлив, чем родной отец. В тот единственный раз, когда я позвонила ему из Афин, он утверждал, что я — Леонардо да Винчи. Вероятно, да Винчи тоже хотел полететь к бросившему его отцу и потому был одержим воздухоплаванием. Насколько мне известно, самодельные летательные аппараты, пристегнутые к туловищу, разваливались и повергали его на землю.
Локтем я задела и опрокинула стакан. Меня тоже нервировал предстоящий визит топ-менеджера.
Гомес сделал вид, что не заметил стекающих на пол ручейков сока. Он повторно указал на нетронутые круассаны. Он нервничал, но я ему доверяла. От него исходили отцовские чувства.
Я попробовала круассан.
— Вам присуще определенное je ne sais quoi[9], София-Ирина.
— Правда?
Он кивнул.
Я жадно поедала круассан. Во мне проснулся аппетит, несопоставимый с моей ролью и комплекцией. Как только я расправилась с первым, Гомес предложил мне второй.
