Сунчица широко распахнутыми глазами смотрела на свою бабушку – измученную, простоволосую и растрепанную, практически полностью поседевшую за эти дни, с ввалившимися глазами, которые она держала закрытыми, с кровоподтеками, обряженную в жуткое вретище из мешковины. Вокруг ее ног были пирамидкой сложены громадные березовые поленья, обложенные охапками сена. Дождавшись кивка епископа Нидера, Ульрих опустил горящий факел вниз и подпалил сено. Костер мигом занялся, взметнув яркое пламя ввысь. Огонь лизал ноги Ангелины и рвался все выше. В этот миг она резко открыла глаза – первые ряды зевак, шумно выдохнув, отпрянули на шаг назад – и сразу же выхватила Сунчицу взглядом из толпы. Тревога ушла из ее взора, он сразу же стал спокойным и умиротворенным.
– Беги, внученька. Спасайся. Не смотри. Не надо. Я люблю тебя, – произнесла Ангелина одними губами, но Сунчица явственно услышала ее голос.
Из глаз девочки брызнули слезы, она натянула мальчишеский куртуз поглубже, чтобы их скрыть, бросила на бабушку, все более скрывающуюся в клубах дыма и отсветах пламени, последний взгляд и, прошептав: «Я всегда буду любить тебя», бросилась прочь, резко выдернув свою маленькую ручку из громадной лапищи здухача Страшимира. На прощание она крикнула Страшимиру: «Простите!» – и, оставив того в недоуменном одиночестве, растворилась в толпе, которая мигом поглотила ее.
Она не знала, куда она бежит, просто неслась куда-то, пытаясь заговорить, как учила бабушка, огромную черную пустоту, разраставшуюся внутри, словами, которые она постоянно повторяла про себя: «Я люблю тебя».
Над площадью повис запах жженой плоти, и многие брезгливо морщили, а то и зажимали носы. Но его перебил неведомо откуда появившийся запах лесной земляники. Сунчица глубоко вздохнула и улыбнулась сквозь слезы – так пахли руки ее бабушки. На миг Сунчица зажмурилась и увидела Ангелину. Она была прекрасна, юна и окружена сиянием ярчайшего света. Она мягко улыбнулась и ласково произнесла самым нежным голосом на свете:
– Я всегда буду рядом с тобой и никогда тебя не покину.
Видение исчезло так же быстро, как и появилось, но теперь Сунчица ощущала то спокойствие, что вселяло в нее присутствие бабушки рядом, и знала, что ей нужно делать.
Ноги сами несли ее, и скоро она оказалась у их домика на Дубовой улице. На дверях висел новый замок, магистрат конфисковал домик по решению суда сразу же после ареста Ангелины, но пока еще не успел его никому передать. Сунчица влезла вовнутрь через слуховое окошко, быстро переоделась в дорожное платье из темно-синей шерсти и мягкие сапожки из оленьей кожи, как те, что носили местные охотники. В котомку она завернула пару луковиц, головку чуть засохшего сыра и зачерствевший ломоть черного хлеба – все, что нашлось на кухне после учиненного здесь пять дней назад разгрома. Завязав узелки, она убрала котомку в удобную заплечную сумку, на дне которой уже лежал тяжелый клетчатый плед. Туда же положила чудом уцелевшую флягу с отваром, придающим бодрости, кое-что из одежды и, наконец, самое главное – большую тяжелую книгу рецептов, написанную древней рунической глаголицей, которую бабушка получила по наследству и дополняла всю свою жизнь. Ее она хранила под половицей, а потому она уцелела. Собравшись, Сунчица на секунду присела на лавку – на дорожку, окинула прощальным взглядом домик и вышла через заднюю дверь в садик. Оттуда задними дворами и садами она незамеченной выбралась из города. Держась в стороне от тракта, она двинулась в сторону Фруктовой горы. У ее подножия, в густом лесу, покрывающем склоны, она оставила на пеньке корочку хлеба, шепотом поприветствовала хозяина леса и попросила у него помощи. Она вошла в чащобу и двинулась на север, ориентируясь по вившемуся внизу справа широкой темно-синей лентой Дунаю, чья гладь блестела сквозь начавшую опадать листву.
