Молчание длилось минуты две.
— Ну что? Страшно было? — спросил Штыкалов, уткнувшись в кружку.
Солдат не понял, о чем его спрашивают, молчал.
— Сколько тебе лет?
— Мне? — нерешительно переспросил солдат.
— Да, тебе.
— Семнадцать.
Штыкалов подумал, вздохнул.
— Немного, конечно, но воевать все равно надо. За тебя никто не будет воевать. Понял? — Он оглядел солдата с ног до головы, нахмурился. — Хочешь со мной чаю? Садись.
Солдат, не мигая, глядел на Штыкалова, и вдруг лицо его сморщилось.
— Товарищ командир, товарищ командир, — залопотал он и, не выдержав напряжения, выбежал из блиндажа.
Хорошим бойцом стал потом этот солдат.
Сейчас Штыкалов лежал на своем топчане, смежив веки, и молчал. Замер, не пошевелится. Только пальцы на груди продолжали свою затейливую игру, будто вели между собой разговор.
— Слушай, Евстигнеев, сапожники у тебя во взводе есть?
— Какие сапожники? В каком смысле?
— Обыкновенные, которые сапоги, ботинки чинят.
— Нет у меня сапожников. Чего нет — того нет.
Я знал, зачем ему нужны сапожники: новую обувь для солдат склады придерживали, берегли — начальство приказало ремонтировать старую.
— Интересная история получается, — сказал я. — Ты бы в штаб обратился — пусть из хозвзвода пришлют, должны у них быть сапожники.
— Я говорил.
— Ну и что?
— Сказали: обойдетесь своими силами.
— Вот черт!
Мы еще поговорили о сапожниках, о новом пополнении — совсем зеленые ребята, учить надо. Потом нам надоело разговаривать, и мы замолкли, лежали и смотрели на неошкуренные бревна наката, по которым ползали желтоватые блики от коптилки.
Пролетели над лесом штурмовики — утробный гул их донесся в землянку. Хорошо лежать и слушать натужное гудение самолетов, когда знаешь, что это наши летят, а не немецкие. Немецкие сюда давно не показывались.
— Интересно, сколько мы будем стоять в этом лесу?
— Третий раз задаешь один и тот же вопрос.
— Разве третий?
— Третий, если не пятый. — Штыкалов повернулся на бок, посмотрел на часы. — Сколько надо, столько и будем стоять. Куда торопишься?
— Торопиться некуда, — буркнул я и отвернулся.
Еще весной после госпиталя ребята советовали мне: «Просись, Евстигнеев, в отпуск, тебе положено». Просился — сказали: подожди немного, не время. Сюда приехали, в лесной лагерь, опять подал рапорт. И снова то же самое. «Не время, — отрезал начальник штаба, поставив на рапорте закорючку. — Пополнение приходит в полк, офицеров не хватает…»
Всегда у начальства чего-нибудь не хватает, когда просишься в отпуск. Без меня, видите ли, двух недель нельзя прожить, будто я не взводом командую, а целой армией или по крайней мере дивизией. Черт знает что за люди. Не могут по-человечески.
