— Чем могу быть полезна? — холодно осведомилась я.
— Просите, сеньора… не сочтите за назойливость… Вчера мне показалось, что вас заинтересовала эта картина… — она откинула с полотна тряпку, и перед глазами предстал знакомый морской пейзаж. — Если вы всё ещё хотите купить её…
Я с нескрываемым интересом пристально оглядела посетительницу: хорошенькая, хрупкая, испуганная, на вид ей было не больше восемнадцати. Её наряд вообще не поддавался никакому описанию: на манер античной гречанки, она обернулась в убогую, местами — заштопанную, местами — продранную, хламиду, которая, судя по сохранившемуся после многократных стирок оттенку, некогда была синей. Насколько великолепным обнажённое тело Урсулы выглядело на полотнах, настолько же неуклюжим и нескладным в тряпках.
— Вы его жена?
— Нет, просто живём вместе… Для меня это не имеет значения… Антонио говорит, что если двум людям хорошо вместе, то всё остальное предрассудки… Ведь так, сеньора? — она заглядывала в глаза, как бездомная собака. Было неловко смотреть, как она пресмыкается.
— Как вы меня нашли?
— Он сказал, кто вы такая и где находится ваш дом — он обещал его поджечь.
— Мило.
— Сеньора, не слушайте его! Он просто вспыльчивый. Иногда, сам не понимает, что говорит… А потом отойдёт — и раскаивается. Он очень добрый.
По губам Урсулы скользнула улыбка — нежная и лукавая; меня всё больше и больше ошеломляла эта завораживающая двойственность.
— Ну, хорошо, я выпишу чек на прежнюю сумму. Устроит?
— Нет-нет, что вы, зачем так много? Хватит и нескольких сотен… Но только наличными, пожалуйста… А то как я пойду с этим чеком в банк, ещё подумают — украла…
Я поискала в секретере какую-то мелочь и принесла ей.
— Этого хватит?
— О, да, благодарю! — её глаза просияли. — Теперь мы сможем заплатить за жильё и отложить на питание… Антонио четвёртый месяц без работы… Но теперь… Храни вас Мадонна!
— Перестаньте! — я вырвала руку, которую она попыталась поцеловать. — Это уже совсем ни к чему!
— Простите, сеньора!.. Я пойду… Спасибо за всё…
— Надеюсь, вы не станете говорить вашему дикарю, что эти деньги от меня. А то он ещё чего доброго ворвётся сюда и устроит погром.
— Да, он может… Но не беспокойтесь, сеньора, я не скажу.
Когда она ушла, я взяла в руки картину и внимательно рассмотрела её. Исступлённый шабаш красок, содрогание сильных, будто их вдавливали пальцем, масляных мазков… Но это было море: закрученное демоническими вихрями, полное неразгаданной тайны. Оно жило, трепетало, дышало… В правом нижнем углу картины — неровные нервные буквы: «Антонио Фалькао».
