Не помню, когда в последний раз ела. Но перед тем как меня поймали копы, рылась в мусорном баке. Нашла половину хотдога – холодного, с соленым огурцом, соусом и горчицей. Горчица загустела, на булке виднелись следы помады. Но взяли меня, конечно, не там, а посреди Мичиган-авеню. Я стояла и любовалась витриной магазина «Прада».
– Поешь, когда договорим, – отрезает Луиза Флорес. Руки у нее старческие – морщинистые, все в выпирающих венах. В палец врезается золотое обручальное кольцо. Кожа на руках и подбородке отвисла.
Поднимаю голову и, глядя в эти серые глаза за прямоугольными очками, повторяю:
– Я есть хочу.
Потом снова роняю голову на стол и закрываю глаза. Повисает пауза. Затем Луиза Флорес велит мужчине в углу купить мне что-нибудь поесть. Со звоном кидает монеты на металлический стол. Дожидаюсь, когда мужчина уйдет, и прибавляю:
– И пить тоже.
Решаю не поднимать головы, пока не принесут еду. Но Луиза Флорес опять начинает задавать вопросы, которые старательно игнорирую.
– Как ты попала к Джозефу и Мириам?
И:
– Расскажи про Джозефа. Он ведь преподаватель?
Да. Преподавал. Вот почему, когда они с Мириам пришли и объявили себя дальними родственниками папы, социальная работница была в полном восторге. Джозеф и Мириам с двумя сыновьями, Мэттью и Айзеком, жили в Элкхорне, штат Небраска. Совсем рядом с Омахой, самым большим городом в Небраске. Дом у них был хороший, намного лучше сборного, где мы жили в Огаллале. Старинный, в два этажа, с тремя спальнями и большими окнами, выходившими на окружавшие дом холмы. Рядом находились парк и бейсбольное поле, но я там ни разу не была. Только слышала, как о них говорили соседские дети, катавшиеся по улице на велосипедах или кричавшие приятелям, чтобы захватили биту для игры. Но Джозеф запрещал играть с этими детьми. Мне вообще играть не разрешалось. Целыми днями я занималась хозяйством, заботилась о Мириам и скучала по маме с папой. В остальное время глядела в окно, на детей и старалась придумать как можно больше фраз, начинавшихся с «люблю тебя, как». «Люблю тебя, как корица сахар», «Люблю тебя, как дети игрушки».
К тому времени как объявились Джозеф и Мириам, Лили уже забрали. В приюте она провела всего три недели. Когда мама с папой погибли, нас отправили в специальный интернат для сирот. Я тогда и слова такого не знала – «интернат». Учреждение было маленькое: всего там жили восемь детей и множество постоянно сменявших друг друга взрослых. Интернат был семейного типа, поэтому одна пара, Том и Энн, проживала там постоянно. Остальные надолго не задерживались. К каждому ребенку был прикреплен социальный работник. Еще были учителя и какой-то мужчина, который постоянно привязывался ко мне с вопросами: «Расскажи, почему ты грустишь, Клэр. Расскажи, что ты чувствовала, когда погибли твои родители».
