– Тогда звони в органы опеки, пусть они разбираются. Это не твоя забота.
Хотя что я говорю? Конечно же ее. Спасать всех брошенных, обиженных, притесняемых, обездоленных, несчастных – забота моей Хайди. Сразу чувствую, что в этом споре мне не победить.
– Ты про нее вообще ничего не знаешь! Вдруг она нас зарежет? – все же пускаюсь в атаку я.
Между прочим, хороший вопрос. Так и вижу сюжет в утренних новостях: «Семья из трех человек зарезана в собственной квартире в районе Линкольн-Парк».
Тут в дверях кабинета появляется эта девица и внимательно смотрит на нас. Глаза красивого цвета, голубые, вот только белки красные. Вид у нее усталый. Волосы уныло свисают, губы не улыбаются. На лбу синяк. Возможно, насчет домашнего насилия Хайди права.
– То же самое могу спросить у вас. А вдруг вы меня зарежете?
Окинув взглядом серовато-бежевые стены и потолок, она произносит.
– Он пошлет с небес и спасет меня[6]
От неожиданности у меня челюсть отвисла. На сто процентов уверен, что сейчас ворвется ведущий Питер Фант вместе с телевизионной группой. Обалдело переспрашиваю:
– Он?..
– Бог, – поясняет девушка.
Хайди смотрит на меня, будто на поганого язычника. Потом разворачивается на каблуках и направляется в ванную, объявляя:
– Уиллоу, сейчас наполню тебе ванну. Полежишь, а я пока присмотрю за Руби. Вот увидишь, переоденешься в чистое и сухое – и сразу почувствуешь себя совсем по-другому. Думаю, вещи Зои тебе будут впору. Она с радостью с тобой поделится.
Беззастенчивое вранье, думаю я. Зои одним воздухом с этой девчонкой дышать не хочет, не то что одеждой делиться. Между тем у себя в комнате дочка включает на полную громкость музыку. Поет какой-то бойз-бэнд. Хайди берет у Уиллоу ребенка, и обе направляются в ванную.
Как только дверь за ними закрывается, принимаюсь искать в ящиках чистящее средство «Лизол».
Про маму теперь мало что помню. Даже фотографий нет, чтобы посмотреть на ее длинные черные волосы, смуглую кожу и красивые синие глаза. И все из-за Джозефа. Стоя посреди отведенной мне комнаты, сказал, что я не должна жить прошлым. На кровати лежало лоскутное одеяло, окна сквозили, поэтому зимой здесь всегда было холодно, а летом, наоборот, слишком жарко. Золотистые обои в цветочек отслаивались во всех углах, по каждому шву. И все-таки могу припомнить, как выглядела мама. Вспоминаю ее профиль в зеркале ванной, когда она стригла миссис Даль. Помню, как она смеялась, смотря какую-то передачу. Как загорала в старом пластиковом шезлонге на жухлой лужайке. Я тогда сидела рядом и копалась в земле, ища червяков. Помню, как мама что-то пекла на кухне, сверяясь с кулинарной книгой Джулии Чайлд, которую взяла в библиотеке. Мама еще опрокинула на себя полбанки дижонской горчицы и засмеялась.
