— Домой! — коротко скомандовал дядя Лева. — Вызывай скорую. Пусть остановят кровь и сделают сильный успокоительный укол. Первое время я буду с ним…
Похороны прошли без участия Налика. В первый день, проспавшись от укола и очнувшись с перебинтованной и очень больной головой, он просил и умолял, чтобы ему сделали смертельную дозу снотворного, потому что жить ему незачем и не для кого. Потом Налик затих. Он не рыдал, не бился в истерике, не ел и почти не говорил. Купив у завокзального барыги три стакана травы, Наиль впал в канабиноловый сон, выходить из которого у него не было ни сил, ни желания.
— Налик, сынок, съешь чего-нибудь, родимый… — молила его бабушка Люся.
Налик не отвечал и только глядел в пустоту сквозь помятый мякиш ее скорбного лица.
— Налик, сынок, — нежно теребил его за плечо дядя Лева. — Пора на похороны идти. Вставай, дорогой мой, будешь идти рядом со мной…
Но Налик не реагировал. Лишь когда дядя Лева повернулся к нему спиной и собрался подниматься по лестнице, Наиль окликнул его.
— Поцелуй ее за меня и скажи, что она моя на всю жизнь.
— Налик, сынок… — начал было дядя Лева, но, взглянув в его глаза, осекся.
Машу хоронили в свадебном платье. Нездешняя просветленность и покой царили на ее лице. Казалось, она спит. Жары не было, и обильные облака то скрадывали солнечный диск, то возвращали его на место. Из родственников невесты присутствовали только родители. Всю остальную процессию, похожую на ползущее гигантское пресмыкающееся, составляли родственники, их друзья, соседи и друзья друзей жениха. В общей сложности колонна насчитывала свыше пятисот человек. Ужасную скорбь шествующих венчали бронзовые всплески литавр.
Весь Арменикенд был потрясен такой развязкой. Люди, не знавшие лично ни Налика, ни Машу, выходили из домов с гвоздиками в руках и молча присоединялись к процессии.
Перед тем как закрыли гроб, дядя Лева исполнил просьбу жениха, а женщины разом заголосили. Мужчинам было грустно и горько: вместе с Машенькой в свадебном платье зарывали их надежды, их молодость, их мечты о прекрасном и чистом.
Все понимали, что Налик остался дома не из малодушия, а от невозможности видеть свою любовь погибшей, которой предстоит навсегда остаться в равнодушной земле. Он остался, потому что не хотел, чтобы к образу живой и смеющейся Маши примешался мертвый и торжественный образ. К тому же он не ручался за себя у ее гроба и остался, меньше всего желая испортить нечаянным припадком ее дорогу в вечность.
