– Да, конечно, – сказал Авраам. – Но сперва напомните мне: опрашивавшей вас сотруднице вы вроде сказали, что эти уроки проходили у них в квартире, в его комнате, так?
Этот вопрос вызвал у Зеева недоумение.
– Да я и вам это сказал, примерно минуту назад.
Инспектор взглянул на разбросанные по столу бумаги.
– Совершенно верно, вы это сказали. Можете продолжить?
Это был тот самый момент, которого Авни ждал, – момент, когда он должен был сделать свое заявление. Первые фразы были заранее продуманы и отточены. Он сформулировал их в голове еще в пятницу, когда думал, что беседа с Авраамом состоится в субботу в дюнах по его инициативе, почти ради него самого. Перед началом встречи Зеев несколько раз повторил эти фразы в уме.
– Я пять лет работаю преподавателем в тель-авивской гимназии «Алеф», – начал он. – Ученики – ровесники Офера – одиннадцатый-двенадцатый классы. Не знаю, знакомы ли вы с гимназией «Алеф». Это школа, где учится много детей нашей элиты. Дочки и сыновья актеров, певцов, режиссеров и журналистов. Она находится в центре Тель-Авива, возле «Синематеки», если вы знаете, где это. В этой школе есть кинематографическое и театральное отделения, а еще балетное, и большинство учеников – хотя и не все, конечно – это дети, уверенные в том, что мир принадлежит им. Они знают английский, и не только, они все знают лучше своих учителей. В четырнадцать лет они уже ставят фильмы. Часть из них – поэты и писатели. Они создают рок-группы и работают над альбомами. Уверенность в себе у них не от себя, а от окружения, от родителей. От общества, в котором они живут. Которое дает им ощущение, что им под силу все. Что они незаурядны во всем. Я не говорю, что это плохо. Хотя, возможно, так это выглядит. Я просто описываю ситуацию. Так вот, Офер вышел из другой среды, и он другой ребенок. Понятно, о чем я говорю? Довольно секунды, чтобы увидеть: перед вами подросток, который в себя не верит. Который чувствует, что он ничего не стоит. Но он чувствителен. И у него ранимая душа, душа художника.
Эти слова производили на Авраама все большее и большее впечатление. Зеев знал, что так и будет.
– Что вы имеете в виду под словом «ранимая»? – уточнил полицейский.
– Я чувствовал, как любое слово, которое я произношу, попадает ему прямо в сердце. Если я высказывал одобрение, хвалил его за то, что он написал, или за упражнение, которое он правильно выполнил, Офер светился изнутри. Хотя внешне этого не показывал. И наоборот. Если он ошибался или я критиковал его за то, что он сказал или написал, мальчик был раздавлен. И мне важно объяснить, что раздавлен он был не злобой на меня, и не тем, что ему трудно перенести критику. Он рушился изнутри от негодования на себя. Из-за какой-то ерундовой ошибки впадал в отчаяние, ощущал собственный провал. И, поймите, это связано не с его способностями. А с тем, откуда он вышел. Я бы назвал это его местом в человеческом обществе.
