– Знаешь, что самое тяжелое в деле о пропавших людях? – спросила Илана. – Что лишь отыскав их, ты можешь оценить, сделал ли все, что следовало. А заранее это знать невозможно. Ты можешь полсвета перекопать, а исчезнувший окажется в той второй половине, где ты не искал. Возьми хоть вчерашние поиски. Пока Офер не найдется, мы не будем знать, верно ли они велись.
– Нет, не так, – ответил Авраам. – Самое трудное – это что ты не знаешь, о преступлении ли идет речь. Мы умеем раскрывать преступления и умеем вытягивать правду из нарушителей закона. Но когда речь идет о пропавших, ты не имеешь понятия, есть ли тут криминал. Начинаешь подозревать всех подряд – соседей, приятелей, родню, самого пропавшего, людей, которые, так же как ты, за него переживают… даже, в общем-то, переживают гораздо сильнее, чем ты. А ты обязан их подозревать, потому что иного выхода нет. Ты должен думать, что все от тебя что-то скрывают. А в большинстве случаев в конце расследования оказывается, что преступления-то никакого и не было, и никто ничего не скрывал. Вполне может быть, что Офер Шараби лежит себе на пляже в Рио-де-Жанейро, никто про это не знает и никто в этом не виноват.
– Чепуха! Ты знаешь, что он не в Рио-де-Жанейро. И с чего ты из всех мест вдруг выбрал Рио?
– А почем мне знать, что он не там? Я этого знать не могу.
– Можешь. Ты проверяешь в пограничной полиции, покинул он пределы Израиля или нет. И если да, проверяешь списки авиакомпаний, летающих в Бразилию, и видишь, был ли он в период начиная со среды на одном из рейсов в Рио-де-Жанейро или в другой промежуточный аэропорт. Он не поднимется на борт с фальшивым паспортом; он не агент «Моссада», а школьник.
Авраам вздохнул. Как здорово, что Илана открыла окно и в комнате есть воздух!
– Ладно, твоя взяла. Он не в Рио-де-Жанейро.
– И еще мне удалось отвлечь тебя от твоего самоедства и вернуть тебе малость сил и бодрости, – сказала женщина и посмотрела ему в глаза с той прямотой, которая всегда причиняла ему боль. – Не понимаю, отчего ты иногда так быстро скисаешь. И почему какой-то Эяль Шрапштейн может тебя пригнуть, будто это не он, а ты только позавчера пришел в полицию, и будто ты не один из лучших сыщиков, которые у нас есть.
Илана умела говорить о вещах, про которые Авраам стеснялся упомянуть, да так, что это не вызывало у него смущения. Лишь один раз с тех пор, как они познакомились, ему пригрезилось, что она кладет свою ладонь на его руку – всего-навсего, свою прохладную ладонь на его руку. Это случилось во время такой же вот беседы, в ее старом кабинете. За долгие годы инспектор уже и забыл, видел он это во сне или наяву, и запретил себе мысленно к этому возвращаться.
