Бронвен резко обернулась на шум – на лице пятна солнечных бликов, глаза полны тревоги. Я увидела только ее испуг и, движимая первобытным инстинктом, бросилась защитить дочь. И при первом же шаге попала ногой в изогнутую петлей ветку. Я еще двигалась по инерции вперед, когда земля взлетела и столкнулась со мной. Дыхание с хрипом покинуло меня, и я, оглушенная, осталась лежать.
– Мам?..
Я не могла пошевелиться. Не могла дышать. Потом издала сиплый, свистящий звук, и мои сдавленные легкие очнулись. Мир вернулся в фокус. Повернув голову, я прищурилась в пятнистое небо. На меня внимательно смотрело лицо дочери – светлые брови нахмурены, нос наморщен.
Выпутавшись из ежевичного силка, я с трудом поднялась, отряхивая одежду. Загон кружился, пришлось опереться руками о колени и попытаться отдышаться. Когда голосовые связки восстановились, я выдохнула:
– Какого черта ты делаешь?
Глаза – такие голубые, что затмили небо, – расширились.
– Мам, посмотри на свои руки!
Я выпрямилась, сердито глядя на дочь. Щеки у нее пылали, в руках она держала банку с грязной водой, в которой извивались маленькие черные существа – головастики.
– Я же велела тебе сидеть в доме, – прохрипела я. – У меня чуть инфаркт не случился.
Она моргнула, затем быстро пожала плечами, изображая безразличие.
– Дождь собирается, поэтому я занесла в дом белье, – проговорила Бронвен слегка укоризненным тоном, – а тебя не было целую вечность. Я подумала, что ты про меня забыла… В любом случае я недалеко ушла.
Я икнула.
– Брон, ты не знаешь, кто может притаиться в этом месте… опасные типы, кто угодно.
Она вывернула шею и огляделась с поднятыми бровями, устроив из этого целое представление.
– Нет, только мы.
– В следующий раз, пожалуйста, просто сделай, как я прошу, хорошо?
– Мам, ты в таком жутком виде. Твои руки…
Я посмотрела на себя: перепачкана с ног до головы, покрыта царапинами и подтеками темной крови. Футболка облеплена листьями, а любимые джинсы порваны на коленях.
Из глаз у меня потекли слезы.
Бронвен нахмурилась.
– Мам?
Я шмыгнула носом, утерлась тыльной стороной ладони, смахнула ежевичный мусор с загубленных джинсов.
Бронвен достала из кармана и развернула чистый носовой платок. Я высморкалась, промокнула глаза и вернула платок. Дочь таращилась на меня так, будто у меня выросли рога, и я поняла, что должна хотя бы попытаться объяснить свое поведение. Но как признаться одиннадцатилетней девочке, что она – все, что у тебя есть, и что мысли о ее утрате – одной лишь мысли об этом – достаточно, чтобы лишиться душевного равновесия?
