Александр ПРОХАНОВ. Но ведь мы сказали, что есть такое понятие, как дефицит исторического времени. Дефицит исторического времени перед началом войны, например, перед началом крупных переделов или перед началом какой-нибудь крупной технократической революции. Этот дефицит времени опять нас настигает. И перед лицом этого дефицита, по-видимому, нам не избежать рывка. А рывку сопутствует усечение ряда тех нравственно-моральных категорий, о которых мы говорили. Например, рывок — это, конечно, мобилизация. Мобилизация — это, конечно, отсутствие свободы, принуждение. Такой фактор, как нехватка исторического времени перед началом новых мировых бед, разве он не формирует сегодняшний социум и характер будущей неизбежной модернизации?
Александр АГЕЕВ. Вы, конечно, снайперски сейчас ставите проблему, в самую точку. Представим себя на месте руководителя, которому нужно принять важное решение. Или даже родителя, который знает, что утром случится пожар, а может и не случиться. А сейчас дети спят, видят сны. Если пожар случится, то они окажутся без крова, без хлеба. А не случится — они спокойно проснутся утром.
Никто не может сказать, когда этот момент относительно мирного времени закончится. И отсюда выбор: если вы преждевременно включите ресурсы и технологии мобилизации, то сердце может не выдержать — сколько можно нацию терзать разного рода рывками? Изнашивается сердце. Плюс есть тот самый эффект мальчика, который, шутя, кричал: «Пожар, пожар!», а на третий раз, когда случился реальный пожар, никто не пришел... К мобилизации следует отнестись и, мне кажется, к этому так и относятся те, кто должен этим непосредственно заниматься, с мягким теплом.
Мы по многим фактам можем видеть, что тренировки на некий часХпроисходят. Он может случиться из-за природной катастрофы, причем не вообще, абстрактно от астероида или какого-нибудь космического катаклизма, это может случиться рядом с нами, когда взорвется гидростанция, например. У нас в стране 3 тысячи потенциально опасных объектов, в мире их десятки тысяч. Поэтому мы живем с предощущением возможного катаклизма. Теракт может случиться рядом с нами в любой момент… И мы, в принципе, научены опытом последних двадцати лет быть наготове. В России готовность массового населения к возможным чрезвычайным событиям выше, чем, скажем, в Европе.
Атмосфера в обществе меняется молниеносно, если происходит что-то запредельное. Ситуация в обществе до полудня 22 июня 1941 года была одна, после речи Молотова — другая. И тогда разом переключаются все очень важные рубильники, все ценности, то, что было значимо несколько минут назад, становится незначимо. Хотя люди продолжают жить, им нужно экзамены сдавать, на свидания ходить — это все продолжается, но возникает принципиально другая включенность в исторические события.
