Первые дни после ранения обычно трудно бывает: и тяжело, и больно, и как-то сумеют тебя, куда нужно доставить, а затем эвакуируют в госпиталь, — в тыл. Через неделю легче становится. Белье чистое, белые простыни, миловидные девочки-санитарки и «сестренки».
Вообще-то солдату-бойцу, конечно тоже нелегко, но жизнь его разнообразна. А вот санитару до отупения, до одурения серо, тягостно и однообразно. И все-то они, солдаты-санитары, внешне какие-то однообразные. В серых шинелях или ватниках, зимой в валенках, летом в ботинках с обмотками, немолодые, небритые. Обычно невысокого роста, а может и не все невысокие, и лица у всех какие-то невыразительные, глаза тусклые, не то, что у пехотного разведчика или пулеметчика. У тех в глазах огонь. И все они, санитары, неторопливые, походка плавная.
И не приметил бы, и не отличил бы я, наверное, в этом медсанбате санитара, несшего тяжелые носилки, если бы у него, такого же серого, невысокого, неторопливого и безликого, как и все они, не торчала бы из кармана пачка бумаги, на согнутом листе которой был виден маленький уголок карандашного рисунка.
Когда санитар поставил на землю свои носилки и на минуту остановился, я спросил у него про этот рисунок:
— Солдат, что это у тебя в кармане?
Санитар немного смутился и был явно недоволен, будто его уличили в чем-то недопустимом.
— Так, ничего, — нехотя ответил он.
— Как ничего. Это же бумага. Покажи! — попросил я.
— Да нечего смотреть. Так себе бумага, вот и все.
— А на бумаге-то нарисовано, — настаивал я.
— Ну, я же говорю бумага, как бумага.
— Нет, ты мне не бумагу, а что нарисовано покажи.
— Да ничего не нарисовано. Так, солдат один нарисовал, — сказал санитар, вынимая сероватую форматную бумагу, которую достал, очевидно, в штабе у машинистки.
Посмотрев на протянутую бумагу, я не удержался и сразу сказал:
— Да это же отличный рисунок.
А санитар нехотя буркнул:
— Ну, еще и отличный.
— Это ты сам рисовал?
— Ну, сам.
— Это же настоящий портрет.
— Ну, портрет.
— А у тебя еще что-нибудь есть?
— Ну, есть кое-что, очень неохотно сказал санитар.
Я потянул у него из кармана свернутую пачку:
— Да покажи же.
Не дожидаясь, показа, я сам стал перебирать пачку бумаги, один угол которой санитар крепко схватил рукой. В пачке была еще пара портретов, а потом рисунок: раненый, лежащий на носилках. Как это было здорово нарисовано! На грязных носилках, покрытый шинелью лежал перебинтованный человек. На лице его страдание и спокойная покорность.
