И вдруг, как гром среди ясного неба, два подростка проникли в ее дом, изнасиловали ее и задушили. Пенни была одна, ее очередная подруга ночевала в студенческом общежитии. Все случилось около трех часов ночи, и никто не слышал ее криков. Мне до сих пор снятся кошмары о том, что ей довелось пережить, в каком она была ужасе. Долгое время я ни с кем не разговаривала. Келли тоже. На протяжении нескольких месяцев мы просто сосуществовали в полной тишине. Ходили на работу, возвращались домой, что-то ели и ложились спать. Наш мир изменился, и мы вместе с ним. Семья Пенни на похороны не приехала. Зато приехала одна подруга из Нью-Йорка, одна наша общая однокурсница, все сотрудники газеты, где Пенни успела стать помощницей главного редактора, софтбольная команда и женщины из дома для бывших наркоманок. И мы, конечно. Я была не в себе, поэтому речь произнесли Келли и начальник Пенни. На этом все закончилось. Невозможно описать словами эту пустоту – в сердце и в окружающем мире, – когда из него уходит такой человек, каким для меня была Пенни. Все внезапно теряет смысл. Каким-то чудом я пережила похороны и несколько месяцев после них. Но с каждым днем мне все было сложнее вставать с постели. Я начала отпрашиваться с работы и в конце концов сказала, что ухожу в отпуск. Одна неделя превратилась в три, и мне позвонил директор гостиницы – пригласил на разговор. Тут же, прямо по телефону, я сказала ему, что увольняюсь. Произнесла эти два слова, повесила трубку и упала обратно в кровать. Он первым позвонил Келли и рассказал о случившемся. Добавил, что понимает мое положение, всячески готов помогать и не торопит с выходом на работу, но отпускать меня отказывается. Келли сразу же примчалась домой, побросала в сумку несколько свитеров и туалетные принадлежности, вытащила меня из кровати – прямо в спортивных штанах и футболке – и усадила на пассажирское сиденье своей «Хонды».
«Смена декораций», – вот все, что она сказала мне (да и себе, думаю, тоже), трогаясь с места. Она выехала на трассу 101 и вдоль побережья покатила на юг. Когда мы добрались до Астории, что расположена практически на границе с Орегоном, солнце уже садилось за Тихий океан. Мы провели ночь в крошечном мотеле, но город, если честно, навел на нас жуть: крутые холмы, сплошь заставленные ветхими домишками, и все это того и гляди свалится в море. Утром мы поехали обратно по 101-й до самого Грейс-Харбора. К северу от Абердина по 109-й – сплошь пляжи. Немного домов, парочка мотелей. И пляжи. А над ними – самое широкое и необъятное небо в моей жизни. Был май, стояла прохладная погода, но мы все равно остановились и прошли мимо дюн к воде. Келли велела мне разуться, хотя песок был ледяной. Чтобы двигаться вперед, мы практически ложились на ветер. То было первое усилие, которое я сделала за последние месяцы, – шла вперед, опираясь на безумный ветер, не позволяя ему отбросить меня назад или повалить на землю. Твердый песок приятно холодил ноги, и я вспомнила, что у меня есть тело и это тело умеет чувствовать. Мы двадцать минут ходили вдоль берега и наконец увидели «Лунный камень». С пляжа он казался заброшенным, однако, подойдя ближе, мы разглядели свет в окнах офиса и горничную, таскавшую пылесос от номера к номеру. Краска на стенах облупилась, номера в основном пустовали, но меня потряс вид этого места – гостиницы, приютившейся на краю света под огромным голубым небом у самой кромки океана. Она просто стояла, безобразная и недвижимая, и ветер с песком скребли по ее ржавым водосточным желобам. Я подумала о Пенни.
