После пожара прошло две-три недели, и Лидия перестала брать трубку. Чтобы избавиться от назойливых звонков, она иногда даже выходила из дому, шла до городского сквера и обратно. А иногда оставалась дома и старалась не обращать внимания на трезвон: включала телевизор на всю громкость или залезала в душ и включала висевшее там радио. В конце концов телефон утихал.
На первый же звонок Уинтона она ответила. Это случилось, когда она сбежала от тех дам в кофейне. Вернувшись вечером домой, она села за кухонный стол. Вспышка гнева, которую в ней вызвали чужие сплетни, напугала Лидию, и она в панике примчалась домой. Но чем дольше она сидела на кухне, проигрывая в голове случившееся, тем сильнее становился ее гнев, и вот в груди уже снова вспыхнуло желание причинить кому-нибудь боль. Эти дамы – совсем не бездушные и не жестокие, может, даже получше многих – каким-то образом пробудили в ней жажду крови. Лидия сидела в темноте и дрожала от ярости и страшных фантазий. Она сидела так долго и так неподвижно, что прозвучавший в тишине звонок заставил ее подпрыгнуть от неожиданности. Хоть и негромкий, он все равно ее напугал. Сама не своя, она подскочила к аппарату и сняла трубку. На другом конце раздался мужской голос, молодой. И к счастью, незнакомый. Вроде бы мужчина говорил с британским акцентом, но было в нем еще что-то неуловимое.
– Вы – Лидия Мори?
– Да.
– Мисс Лидия Мори, вы выиграли в лотерею.
Глупости, конечно. Ее явно пытались обжулить, но она в растерянности ответила:
– В жизни ничего не выигрывала!
А потом добавила, что произошла ошибка: она не участвовала ни в какой лотерее. Словно бы заранее зная ее ответ, незнакомец сказал:
– Иногда мы участвуем в лотереях, сами того не зная. Например, если у вас есть подписка на журнал или вы состоите в клубе автолюбителей, вы могли автоматически стать участником розыгрыша.
Лидия сказала, что ни на что не подписана и нигде не состоит. Тогда он рассмеялся. Громко, от души. А потом медленно произнес ее имя:
– Мисс. Лидия. Мори.
Просто назвал ее имя, то же самое имя, что прозвучало сегодня в кафе. И в груди вновь вспыхнуло пламя. Сработал какой-то странный механизм, о существовании которого она даже не догадывалась, и губы скривились в подобии усмешки. Не дав ему сказать больше ни слова, Лидия с грохотом бросила трубку.
А озера все нет и нет. Она уже несколько часов ползет по каменистой проселочной дороге – и никакого намека на воду, машины или людей. Правильный ли съезд она выбрала после Миссулы, в нужном ли направлении поворачивала на развилках этой почти-дороги? По всей видимости, она заблудилась. Она одна неизвестно где, и это совершенно не имеет значения. Ничто не имеет значения. Джун вновь и вновь обдумывает эту идею: от ее решений больше ничего не зависит, ни ее собственная жизнь, ни жизнь других людей. Раньше она бы пришла в восторг от мысли, что может жить сама по себе, не думая об обязанностях или последствиях, но ощущения оказались совсем не те. Это недожизнь, полужизнь, разделенное пополам чистилище, где ее душа и тело должны сосуществовать, занимая при этом отдельные реальности. Глаза смотрят вперед – на дорогу и поваленное дерево, – но разум мечется в прошлом, оценивая все когда-либо принятые решения, заново переживая неурядицы, выискивая ошибки и недосмотры. Настоящего практически не существует. На своем пути она видит не тех, кто заливает бензин в ее «Субару», обгоняет ее на шоссе или продает ей в придорожных лавках воду и орешки. А видит она вот что: Люк спорит с ней на несуществующей кухне; четырнадцатилетняя Лолли орет на нее во всю глотку за ресторанным столиком в Трайбеке; Адам потрясенно распахивает глаза, выпуская из ладони руку молодой девушки; Лидия идет ей навстречу по подъездной дорожке, еще не зная, что случилось, а потом в растерянности уходит прочь. Джун вновь и вновь прокручивает в голове эти сцены, изучая каждое оброненное слово, заново становясь свидетелем каждой ошибки. Когда одна тема исчерпана, сразу же появляется следующая. Неизменно.
