История девяти сюжетов | страница 24
Графиня гневается:
«— Что это вас не докличешься?.. Сказать Лизавете Ивановне, что я ее жду».
Входит Лиза в капоте и шляпке — новый повод для выговора.
«— Что за наряды! Зачем это?.. кого прельщать?.. А какова погода? — кажется, ветер».
Камердинер почтительно докладывает, что безветренно и тихо.
«— Вы всегда говорите наобум! Отворите форточку. Так и есть: ветер! и прехолодный! Отложить карету! Лизанька, мы не поедем: нечего было наряжаться».
«И вот моя жизнь! — подумала Лизавета Ивановна».
Уколы и попреки по любому поводу, изо дня в день. Мелкая, но непрерывная тирания.
А Германн? «Лицо истинно романическое», как изысканно выражается о нем Томский. Симпатизирует ли ему Пушкин?
К словам Томского он добавляет от себя: «Благодаря новейшим романам это, уже пошлое, лицо». Пушкин знал истинную цену напускному романтическому позерству.
Германн обуреваем жаждой обогащения — такова его главная черта. Под сильным впечатлением от рассказа Томского о секрете Сен-Жермена он предается необузданным мечтаниям: «Что, если старая графиня откроет мне свою тайну! — или назначит мне эти три верные карты!»
Лихорадочно перебирает он в уме все возможности.
«Представиться ей, подбиться в ее милость…» Но вот уже шесть десятков лет графиня ревниво хранит драгоценный секрет, скрывая его даже от родного внука.
Новая мысль рождается в распаленном мозгу Германна: «Пожалуй, сделаться ее любовником…»
Любовником старухи под девяносто лет… Чудовищное, противоестественное намерение! Но Германна оно не пугает: он готов на все. Хладнокровно он обдумывает последний план.
Возникает опасение: «Но на это все требуется время — а ей восемьдесят семь лет, — она может умереть через неделю, — через два дня!..»
Вот что страшит Германна: графиня унесет драгоценную тайну с собой в могилу.
Кто же привлекает симпатии автора (и, разумеется читателя)?
Только Лиза, только бедная воспитанница.
В 30-х годах, после окончания своего гениального «романа в стихах», Пушкин все чаще выходит за пределы жизненной среды «Евгения Онегина». На страницах пушкинской прозы появляются гробовщик, станционный смотритель, кузнец Архип, дядька Савельич, захолустные офицеры, солдаты-инвалиды. В «Медном всаднике» на первом плане две трагические жертвы наводнения — Евгений и Параша.
Парашу мы не видим. Но ее «домишко ветхий» красноречиво говорит о житье-бытье городских низов. К ним принадлежит и Евгений.