“Интересно, что будет, если пригласить сюда Кэндл?”
Нервно хмыкнув, он достал из кармана телефон. Разум требовал доказательств, причём таких, какие потом нельзя списать на разгулявшееся воображение. Кое-как настроив режим, Морган сфотографировал со вспышкой сперва проход между домами, которого здесь прежде никогда не было, затем яблоневый сквер, заметённые дорожки с гротескно большими человеческими следами, обернулся к беседке – и отпрянул.
На верхней ступени, согнув одну ногу и склонив голову к плечу, сидел человек без лица.
Он выглядел непреложно, а потому ужасающе реальным – от чёрного костюма-тройки, тягуче-блестящего, как смола, и до аккуратного седого каре, видневшегося из-под котелка. Руки в великоватых перчатках были сцеплены в замок на колене. Воротник рубашки плотно примыкал к восково-бледной коже, подпирая подбородок, но выше начинался кошмар – гладкая, ровная поверхность, словно кто-то вырезал кусок спины и вклеил вместо обычной человечьей физиономии.
Морган сглотнул вязкую слюну и отступил на шаг, медленно и аккуратно.
Безликий покачнулся вперёд. Мысок его туфли гротескно вытянулся и потёк по обледенелой лестнице вязкой мазутной лужицей, вбирая сухие листья и ветки. По касательной задел яблоко под нижней ступенью – и оно вздулось, сморщенная кожица натянулась и лопнула, и через трещины тут же хлынуло такое же чёрное, густое, блестящее и влилось в поток.
С ошеломляющим ужасом Морган осознал, что не способен и двинуться с места.
“…твою мать, твою мать, твою мать!”
Вязкая чернота лениво ползла по дорожке, сжирая всё, кроме льда и камней, а он не мог даже рот открыть, чтобы закричать, позвать… кого?
“Чи?”
Мысли метались, как крысы в клетке.
“Фонарщик?”
Собственное хриплое дыхание слышалось точно со стороны.
“Фонарщик… Уилки? Уилки!”
– У… и-и… илки…
И в то же мгновение натянулась невидимая струна и зазвенела.
Вязкая чернота замерла.
А во внутреннем кармане куртки у Моргана вдруг ожили и начали отсчёт времени старые часы. Каждое “тик-так” отдавалось глубоко внутри, под рёбрами, и онемевшие руки и ноги начинали ощущать спасительное тепло.
Морган сделал шаг, другой – и опрометью кинулся по дорожке обратно, не оборачиваясь. Тело было как механическая кукла, но сейчас оно хотя бы слушалось. И уже там, на скудно освещённой улочке около прокуренной “Кегли”, снова накатила слабость, но теперь не мистически-неодолимая, а самая обыкновенная, какая бывает после долгого заполошного бега.
