Пунцовые молодцы улыбались, Любомысл довольно качал головой, а Прозор поклонился чуть ли не земно.
— Спасибо, хозяюшка! — прочувственно сказал богатырь. — Спасибо за заботу! Главное, чтобы банька была, а там уж как-нибудь разберемся! Так, парни, — он обернулся к Борко и Миловану. — Вы пока здесь прохлаждайтесь, а мы с княжичем в баню пошли. Не бойтесь — долго там засиживаться не будем, и на вашу долю чуток пара оставим! Любомысл, с нами пойдешь, или с молодцами страдать будешь?
— А чего тянуть! — воскликнул старый мореход. — Где двое взойдут, там и третьему место найдется! С вами пойду. У меня и исподнее свежее есть. И на себя, и на Добромила. — Старик потряс объемистым мешком, снятым со своей кобылы.
— Ну, чистое белье у каждого найдется, — усмехнулся Прозор. — Порты да рубаха — невелика ноша. Однако, пойдем. Попаримся…
— Вы бельишко ношенное где-нибудь там сложите. Или у баньки — у дверей, или в предбаннике. Его потом, когда помоетесь, простирнут. Завтра к полудню просохнет.
— Да мы сами выстираем! — возмутился Прозор. — Не будем никого утруждать. Еще чего!
— Ну смотри. А то тут знатные прачки есть! — засмеялась Неждана. — Им в радость! Да банника моего там не забижайте! Испугается бедный, такой-то оравы!
— Не забидим, Неждана, — улыбнулся Добромил. — Мы добрые…
Несмотря на заверения Прозора, что рассиживаться в баньке не будут и управятся мигом, парились долго. Из протопленной, пропитанной квасным духом бани выходить не хотелось. Несколько раз выбегали и плескались в холодной озерной воде, охлаждая разомлевшие, разгоряченные тела. Наконец, когда уже совсем стемнело и небо усеяли яркие звезды, все собрались в просторной горнице. Оружие, с которым венды не расставались последние дни, сложили на лавке у входа. Рядом положили дружинные плащи.
Ввиду поздней поры небольшие оконца закрывали ставни. На светлых, изукрашенных резными узорами стенах висели маленькие, оправленные в стекло светильники. Под ними тянулся ряд лавок. В дальнем углу стояла печь, и на ней расположился давешний полосатый кот Баюн. Он зыркал на вендов большими, сверкающими зеленоватым огнем глазами.
Белели намытые, гладко обструганные половицы. Посередине горницы стоял застланный плотной скатертью стол, и к нему, в ожидании гостей, были придвинуты две длинные тяжелые резные скамьи.
А на столе чего только не было! И духовитые расстегаи на двух больших круглых блюдах, и с ними крупитчатые оладьи, и жареная в сметане рыба в круглых плошках, а рядом моченые яблоки и густо пересыпанные луком соленые грибочки… В стеклянных кувшинах квас и пиво, в глиняных крынках топленое молоко, в ковшах квас, а в кисельниках густой розовый кисель, приготовленный из меда, смородины и овса. Белел светлыми боками туесок, полный лесных ягод, румянилась творожная запеканка на большом подносе. Но самое главное — на столе в особом блюде горкой лежал нарезанный толстыми ломтями хлеб: и белый — что из пшеницы, и черный — ржаной. А по нему венды так соскучились!
