И потемневшие глаза выдали чувства, которые испытывала почтенная дама.
А я, подтверждая догадку еще и о дурном воспитании себя, вытерла потную ладонь о брюки и протянула, растопыривши пальцы.
— Безмерно рада личной встрече…
Руку взяли коготками.
Подержали и отпустили…
…отлично.
Мы в данный момент времени сошлись на мысли, что сына ее надлежит немедленно спасти от столь несерьезной и явно неблагонадежной особы, как я. Осталось лишь объединить усилия.
— Я бы вас даже обняла, — сказала я с придыханием. И свекровь ощутимо вздрогнула. — Да вот… застряла немного… ничего, сейчас выковыряюсь…
И я дернула ногу.
Песок же всхлипнул и разжал плотные свои объятья.
Обнять не получилось, но, покачнувшись, я рухнула к ногам потенциальной свекрови.
— Это вы что делаете? — осведомилась она, на всякий случай отступая.
Сразу видно благоразумную женщину.
— Это я вам уважение выказываю, — пропыхтела я, пытаясь подняться с карачек и не запутаться в белом бурнусе, который тотчас съехал на бок.
И где, спрашивается, мое сопровождение, которое так нужно?
— …по обычаям моей родины…
…руку мне протянули.
И подняться помогли.
И туфлю извлечь, правда с нею и какую-то гибкую мелкую тварь, которая обвила каблук. Тварь я попыталась стряхнуть, но та лишь крепче вцепилась в добычу.
— Не стоит трогать, — будущая свекровь отобрала туфлю и, подковырнув тварь коготочком, легко от нее избавилась. Правда, там где оная касалась каблука, остались беловатые пятна вида прехарактерного, но… — Это песчаный червь… они очень любят живую плоть.
— Ага, — сказала я и ногу задрала повыше.
…может, я и вполне живая пока, как для плоти, но взаимной любви к червям не испытываю. Была бы моя воля, я бы вообще в воздухе повисла.
— …и мне кажется, — меня с легкостью извлекли из песка, отряхнули, крутанули и сунули в прохладное нутро гравилета, — что лучше нам продолжить беседу в более подходящем для того месте… мой сын, боюсь, уже извелся…
Набедренная повязка так и норовила сползти.
— А ты уверен… — Нкрума вцепился в нее когтем, но, чувствовал, стоит пошевелиться и древний мех, который с возрастом не обрел ни прочности, ни красоты, расползется по швам.
И хорошо, если по швам.
— Уверен, — братец отошел, окинув Нкрума придирчивым взглядом. — Рожу сделай серьезную… да не такую… представь… ну не знаю, что у тебя опять блохи.
— Нет у меня блох!
А грива зудела.
Шерсть, смоченная сахарным раствором, слиплась, и косицы, в которые ее заплел брат, торчали, будто иглы у пустынного вихренника. В них поблескивали хрустальные бусины матушкиного ожерелья, косточки, которые братец добыл на кухне и, кажется, тонкие полоски вяленого мяса.
