У меня были самые смутные представления об устройстве локомотивов. Правда, я слышал что-то о котле, о каких-то шестернях, о клапанах, но этого было мало. Войдя снова в паровозную будку, я стал торопливо передвигать рычаги. И, о радость! паровоз закряхтел, засвистел, вздрогнул — и сдвинулся с места! Я принялся с бешенством наполнять топку углем. Фу, как жарко! Пот градом катил с меня.
Избы, стрелки, семафоры замелькали по сторонам. Побежали телеграфные столбы, поплыли леса, мосты загремели под колесами. Но мимо, мимо! Еще угля в топку, еще! Лети паровоз! Мы скоро увидимся, профессор!
Дым из трубы валил красный и жаркий. К топке нельзя было подойти. Но мне все было мало. И только когда уже некуда было швырять уголь, я сел в углу на скамеечку отдохнуть.
В окна дул ледяной ветер, а топка дышала невыносимым жаром. Не мудрено, что машинист, более суток пролежавший под самым окном, не перенес такой разницы в температуре. Мне хотелось понять, отчего Шмербиус так поступил с ним — из жестокости или из равнодушия? Вряд ли он питал злобу к этому ни в чем неповинному человеку. Что сделал ему машинист Васильев? Но, с другой стороны, неужели он мог быть так занят собой и своими делами, чтобы не заметить, как рядом в ужасных пытках мучается живой человек?
Никогда еще я так быстро не ездил. Лес казался сплошным неразборчивым темно-зеленым потоком, стремительно несущимся мимо меня. Телеграфные столбы пробегали со скоростью пулеметных выстрелов. Я мчался гораздо быстрее пассажирского поезда, в котором ехал профессор. Но меня начало одолевать беспокойство. Сумею ли я, если понадобится, остановить паровоз? Не грозит ли мне столкновение? А что если мой паровоз едет не по той колее? Много раз стрелки гремели у него под колесами, и много раз он перескакивал с колеи на колею. Я отгонял тревожные мысли и снова подкладывал уголь в топку. Профессор должен быть настигнут во что бы то ни стало. Лети, мой милый паровоз, лети! Никакие опасности не остановят меня.
Как пустынна эта страна! Проходит час за часом, а кругом ни жилья, ни дымка. Только лес да одинокие серые скалы, обросшие бурым мхом. Железнодорожная насыпь порой так высока, что сосны едва достигают ее половины, но минута — и паровоз в глубоком ущелье, которое встречает его гулом тысячегласого эхо. Где же он, поезд профессора?
В пять часов стало темнеть. Я беспрестанно выглядывал в окно, но впереди ничего нельзя было разобрать, кроме однообразной линии рельс, теряющихся в сумерках. Ну, так еще, еще угля в топку! Греми, мой огненный конь, пожирай сотни и сотни верст, сегодня вечером я должен обнять моего милого, толстого друга.
