— Вы лучше других справитесь с этой задачей, — продолжал Краски. Разыщите Рудольфа Тирбаха и дружески побеседуйте с ним… Разузнайте истинные мотивы его поступков («Вот оно, началось!» — подумал я), проследите за его отношениями с отцом, с детских лет, определите силу увлечения его живописью или чем-то, а, может быть, и кем-то другим… Наконец, выясните его перспективы на избранной стезе. Ну и так далее… Не мне вас учить. Дело в том, что сейчас очень много говорят о завещании Эдварда Тирбаха, и, как правило, осуждают его поступок. Мы должны дать объективную оценку этим фактам.
— Симпатии автора, насколько я понимаю, должны быть на стороне отца? спросил я.
— Не обязательно. — Он не спускал с меня глаз. — Вы не учитываете либерального духа нашей газеты. Кто в этом споре прав, вы решите сами. Узнаете, насколько перспективно увлечение Рудольфа и стоило ли ему так яростно противиться воле отца, чтобы семейное разногласие переросло в конфликт…
Я понял, что Рудольф Тирбах может удостоиться благосклонного отношения газеты только в том случае, если его увлечение не окажется безрезультатным. А это могло выясниться очень не скоро.
Поэтому я должен был осветить в негативном плане, по всей вероятности, чистые и благородные юношеские порывы. Задание пренеприятное.
Я попытался встать и объяснить свои сомнения, но Краски уже отвернулся от меня: возражать не имело смысла. Я поблагодарил его за доверие и вышел из кабинета. Вечером я уже прощался с Лиз, попросив ее сообщать мне телеграфом все новые сведения о Бобе, и вылетел в Париж ночным рейсом, даже не подозревая, насколько это вынужденное удаление приблизит меня к деловой операции друга.
Не буду утверждать, будто Рудольф Тирбах понравился мне с первого взгляда. Скорее наоборот. Красивый юноша со спортивной фигурой был очень немногословен и казался гордым. Мы встретились с ним на улице. Мое корреспондентское задание он воспринял равнодушно. Побеседовать со мной согласился с большой неохотой. А когда я пригласил его в ресторан, он сухо ответил, что предпочитает разговаривать, стоя у мольберта.
На одной из улочек Монмартра мы поднялись в скромную мастерскую, расположенную на чердаке. Она была загромождена холстами, подрамниками, этюдами, а также неоконченными произведениями из корней, сучьев, древесной коры и еще бог знает чем.
За узкой занавеской, отгораживающей небольшой угол, виднелись газовая плита и деревянный топчан, покрытый выцветшим пледом.
