Фердинанд рассказывает о японской паре, которую они видели: на нем льняной костюм и панама, на ней бирюзовое платье с блестками, и они танцуют на главной площади Кракова. Затем он рассказывает, как их с Саймоном сняли с поезда на польско-немецкой границе и обыскали усатые немецкие служаки.
– Думаю, они особенно в чем-то подозревали Саймона, – сообщает он с улыбкой, заразительной для дам, и Саймон тоже улыбается, пусть и сдержанно, как бы принимая навязанную ему роль.
– Обоих заставили раздеться догола, – говорит Фердинанд.
Шляпка сдавленно смеется.
– Что, серьезно?
– Нет, – говорит Саймон, не глядя на нее. А затем он объявляет, глядя прямо на Фердинанда, словно они тут одни: – Почти пять.
– Уже? – говорит Фердинанд непонимающе.
– Да, – говорит Саймон, и повисает пауза. – Ну, понял…
– А, да, – говорит Фердинанд. Он как будто задумывается на секунду, и все смотрят на него, а затем он обращается к девушке в шляпке: – Знаете, здесь концерт в пять. Должно быть что-то с чем-то. Давайте с нами, а?
Она смотрит на подругу, та пожимает плечами.
– А где это?
– Да вон там!
Он указывает на каменную твердыню, закрывающую полнеба.
– Там. Моцарт или типа того. Моцарт же, да?
– Да, – говорит Саймон бесцветным голосом.
– Саймон балдеет от этой фигни, – поясняет Фердинанд.
Девушки еще раз переглядываются – слов им не нужно. А потом говорят, что у них нет денег.
– Ну, – говорит Фердинанд, – тогда давайте увидимся после? – На лице его широкая улыбка. – Это будет недолго, я думаю. Сколько это продлится? – спрашивает он Саймона, словно своего секретаря.
– Я не знаю, – говорит Саймон. – Не больше часа, полагаю.
– Мы же можем тут встретиться после, – говорит Фердинанд.
– Где-то через час?
Они соглашаются, и Фердинанд с Саймоном уходят.
– Она милашка, та, что в шляпке, а? – говорит Фердинанд.
– Ничего так.
– Да ладно тебе – самый сок. А как насчет второй?
– Что насчет второй?
Фердинанд смеется в упоении.
– Да, я тебя понимаю, – говорит он.
Он что-то бормочет, пока они занимают места на скамье.
– Так, что это у них? – спрашивает он.
– Месса Моцарта, – говорит Саймон, не глядя на него, – до минор.
– А, ну да.
И, словно желая насладиться музыкой в полной мере, Фердинанд складывает руки на коленях и закрывает глаза. Звучит музыка.
Музыка.
Когда они возвращаются в паб, на который теперь ложится тяжелая тень собора, то видят, что девушки ушли. Саймон как будто все еще слышит музыку, а его друг, разочарованный таким поворотом, спрашивает официанта, не оставил ли кто-нибудь для него записки, он все еще слышит чистое сопрано, где-то в пустоте над головой, возносящееся под высокие каменные своды. И пока они ждут на террасе на случай, если девушки вдруг вернутся, Фердинанд стоит у самых перил, пристально вглядываясь в кишащие туристами сумерки, а Саймон сидит, курит, продолжая слышать неземной голос. Нечто божественное.
