Катя подняла голову. Тушь потекла. Мы смотрели друг на друга.
— Шестнадцать, — неожиданно, еле слышным шепотом произнесла Катя.
— Что, шестнадцать? — я сразу не понял, что она имела в виду.
— Мне шестнадцать, — до меня дошло.
— Что же ты делаешь тогда в этой помойке?
— Ищу свою смерть.
— Дура, — я улыбнулся. — Успеешь еще.
Мы засмеялись.
А почему, собственно, дура? Разве я не делал то же самое с тех пор, как ОНА исчезла? Разве я не хотел, чтобы меня не стало? Разве я хотел продолжать свое существование без НЕЕ?
— Я устала, — Катя снова начала плакать, но на этот раз она не прячет свою мордашку, которая, надо сказать, оказалась довольно симпатичная. — У моей матери любовник. Она с ним постоянно трахается. Ей даже плевать, что я дома. Она приводит его к нам домой, и они трахаются, трахаются и трахаются! Это животное даже ко мне приставал, когда мать была в душе. А отцу все равно. Он выпьет бутылку и довольный идет спать. А на меня им плевать.
— Посмотри на меня, — говорю я. — Ну, посмотри.
Катя посмотрела на меня.
— Сейчас ты улыбнешься. Я обещаю.
Сказав это, я провел ладонью, касаясь одними кончиками пальцев, по ее лицу. Сверху вниз.
— Ну, как? Лучше?
Она улыбнулась и закивала головой. Потом потянулась ко мне, чтобы я ее обнял. И я ее обнял. Так мы сидели минут пять.
— Есть хочешь? — спросил я. Она отрицательно завертела головой. — Ну, а проводить тебя хоть можно? — на этот раз она закивала по-другому, да еще и заулыбалась. Мы встали. Я взял ее за руку, и мы пошли.
Возле метро стояла бабка и продавала ландыши. Поздновато уже. Чего она стояла, не понятно. Я купил у нее букетик ландышей и подарил их Кате.
— Мне никогда не дарили цветов, — она улыбалась, а на лице было видно маленькое, минутное счастье. Катя поцеловала меня в щеку. — Ой! Какой ты колючий!
Я засмеялся.
17:18. Институт.
Я сидел на унитазе, со спущенными штанами, в правой кабинке, оперившись головой на деревянную перегородку.
За десять минут до этого я лежал на траве, закинув руки за голову. Я утопал в удивительно синем небе и завидовал птицам, что проносились по совершенно не мысленным траекториям надо мной.
Я чувствовал себя, как лилипуты, что бегали по телу Гулливера. Мне казалось, что трава выросла до размеров исполинских деревьев. Весь окружающий шум, голоса… Все-все-все куда-то исчезло. Растворилось в безвоздушном пространстве моего воспаленного сознания.
— Эй! Черный, с тобой все в прядке? — сначала послышались сильные удары в дверь, а потом голос Олега.
