– Как вам не страшно здесь, Екатерина Ивановна! – воскликнул черноусый узколицый полковник князь Енгалычев.
Мягким, добрым взором смотрел на нее Свербеев.
– А если оказалось бы, что подходят англичане? – спросил Бибиков. – Ведь они могут подойти?
– Да мы ждем их все время.
– Что же тогда?
– Мы – женщины – уйдем в тайгу.
– И там?
– А там с гиляками пешком в Николаевск.
– Вы – пешком? А ваша дочь? И как вы не боитесь гиляков?
– Дочь я возьму на руки. А гиляки – наши друзья.
Она почувствовала, что им это может показаться неправдой.
– Я вижу, господа, что вы совершенно не представляете нашей жизни здесь и нашей деятельности, – тихо, но гордо сказала Невельская. – Это касается не только мелочей. Мы выработали свои взгляды, и у нас есть своя стратегия и своя политика.
– Не произносите этого слова, Екатерина Ивановна, – шутливо воскликнул Муравьев, которому не понравилось направление разговора. Он уже успокаивал Екатерину Ивановну, объясняя, почему были нехватки, уверял, что теперь приняты все меры и что у Невельских с переездом в Николаевск жизнь переменится в самую лучшую сторону.
Но Екатерина Ивановна, кажется, не смогла бы остановиться, если бы даже захотела. Что-то так и рвалось из ее души. Ум ее протестовал, как бывает в девичестве или в ранней молодости, когда видишь явные несправедливости.
– Да, это так, Николай Николаевич! Мы были поражены, например, когда узнали, что экспедиция адмирала Путятина не окажет нам той помощи и содействия, без которых мы задыхались. Больше того, мы узнаем о действиях, разрушающих то, к чему стремились мы…
– Дорогая Екатерина Ивановна…
– Я еще и хозяйка здесь, господа, вы простите за то, что я смею, но это мой долг… Стоящий выше нас политический деятель исходит из своих убеждений и политических интересов, но он должен знать, что существуют еще коренные интересы родного народа, и он должен в своей деятельности стараться совместить то и другое. Не правда ли, господа?
– Боже, какая хорошенькая женщина! И какая скучная философия! – на ухо Корсакову шептал камер-юнкер.
– Она всегда считалась умницей, – назидательно ответил Миша. – И Екатерина Николаевна Муравьева очень высоко ставит ее.
– Муж, возвратившись с южной оконечности Сахалина осенью прошлого года, сказал мне, что он был поражен и удивлен, встретившись и познакомившись там с японцами. Заочно мы давно знакомы с ними, и наши отношения, не закрепленные никакими договорами и лишь основанные на честном слове, развивались всегда дружески. Наши друзья гиляки торговали с ними, бывали у них. Были случаи, господа, когда и эти гордые японцы стремились к более тесным сношениям с нами и, покидая свои селения, добирались на лодках, чтобы купить наш товар. Они очень любознательны. И вот, в то время когда прибывают дипломаты, они вместо того, чтобы закрепить своим трактатом существующие отношения, ради якобы этого же трактата уничтожают их, совершая всем вам известные действия. И в то же время усиленно распространяется мнение о необычайном варварстве японцев и их замкнутости, о их недоступности, которые якобы невозможно преодолеть!
