Хорошо поминает святой отец Дмитрия Ивановича за победу над Мамаем, а что было потом — запамятовал. Сам ведь мне свиток один читал, что после победы лежали трупы крестьянские, аки сенные стоги, а Дон-река три дни кровию текла. Положила тогда Русь лучших сынов своих, поля орать некому стало, и запустение великое на всю землю пришло. На следующий год двинул свою орду хан Тохтамыш и взял Русь. Москву спалил, и снова дань страшную наложил. Дорога цена такой победы, невелика честь над нищим народом княжить…
Нет, теперь татар не только мечом бить надобно. Натравить всех своих врагов друг супротив друга — и по частям, по частям!.. Дело начато уже. В прошлом году казанских татар пощипали, а ноне хан Обреим и вовсе по полной моей воле мир дал. Так что один клык супротив хана Ахмата в Казани уже имеется. Скоро и снизу клык наточим — крымская орда тоже недруг Ахмата… Главное, чтоб Ахмат с Казимиром не сговорились — купно-то много беды наделать могут. Сейчас у Казимира руки связаны угорскими[4] делами: королю Корвину помогает с его боярами бороться. А пройдет время, развяжутся — что тогда? И в своем государстве дел невпроворот — своевольничают князья, не желают под рукой великого князя в дружной упряжке ходить, на удельщину тянет… Трудна державная ноша, мечом полегче воевать, да и славы побольше, только Русь уже не юноша на потешках, чтоб кулаками махать и носы кровянить. Подойдет время, под сердце ударим, чтоб наверняка…»
Вот что сказал бы Иван III святому отцу, если б разговор серьезный случился, но старик ждет других слов.
— Разделяю твои думы, отче, — заговорил Иван Васильевич, — нет мне более святого дела, чем Русь у татар вырвать и за поруганное крестьянство отомстить поганым, всю жизнь положу на это, в чем крест нашего господа целую.
Однако отец Паисий впал в беспамятство и не услышал этого. Он лежал недвижно, только слабое, еле заметное дыхание говорило, что жизнь еще теплится в нем. Иван Васильевич спешно послал за лекарем и приказал очистить церковный двор от лишних людей.
— Пусть едут и упредят о моем приезде, — сказал он стремянному Василию, — сам же оставайся здесь и следи, чтоб тишина блюлась.
Вскоре поредевший отряд продолжил свой путь к загородному дому великого князя. Вначале шли дружно и ходко, потом в лесу растянулись цепочкой. Деревья стискивали дорогу замшелыми боками, опутывали тенетником, цепляли всадников корявыми руками, обдавая вдогонку холодными росными дождичками. Придавленные глухоманью, ехали в тишине, только у лошадей, должно быть со страху, екали селезенки.
