Лунно. Трепещут святые молитвы;
Сердце растаяло в бледных лучах.
В лунном потоке,
В волне серебристой,
Светлой любви
Расцветают цветы;
Тает во мраке
Мгновенный, лучистый,
Призрак случайный
Вспорхнувшей мечты.
Лунно. Трепещут святые молитвы;
Сердце растаяло в бледных лучах.
Светлые, странные призраков битвы
Дымкой клубятся в туманных очах.
Стройные хоры
Протяжных созвучий
Песен мятежных
Неясный напев;
Слышишь клубится
Мгновений летучих,
Грез светлокрылых
Сияющий рой, от глубокого сна улетев.
Душно в оковах неясных, гнетущих сетей
Тянутся руки порвать пряжу сребристую мук
Сны золотые плетут, извиваются нити
Ум мой, умри в золотом саркофаге небес.
Набор образов, которыми гимназист Коля Бахтин нашпиговал свой рифмованный «аусвайс» в дивный мир толстожурнальной поэзии, органично смотрелся бы и в стихотворениях многочисленных эпигонов русского символизма, и в творениях его признанных мэтров.
Так, в элегии Владимира Соловьева «Лунная ночь в Шотландии», посвященной памяти графа Ф. Л. Соллогуба и написанной в 1893 году, мы найдем и «призраков безмолвных», и лунные лучи, и подсвечиваемый ими «светлый… <…> балдахин над гробами минувших веков», выполняющий функцию «золотого саркофага небес».
В появившейся годом позже «Фантазии» Константина Бальмонта лунарность впрыскивается в сознание читателя уже не пристойно-диетическими, а разнузданно-лошадиными дозами. Неудивительно, что от них во все стороны разлетаются такие словесные брызги, как «тайные грезы», «светлые сны», «скорбное моленье», «и тоска, и упоенье», «искрящиеся очи духов ночи», «рой» которых по причинам сугубо метафизического характера «не может петь отрадный гимн небес», и прочие приевшиеся символистские вкусности.
Ничего плохого и уж тем более постыдного в этой творческой методологии, разумеется, нет. «Если даже зрелая лирика Лермонтова, — писал в свое время Борис Эйхенбаум, — звучала для Шевырева, Вяземского, Кюхельбекера и Гоголя как “воспоминания русской поэзии последнего десятилетия”, то что сказали бы они о юношеских стихах (того же Лермонтова. — А. К.), наполненных поэтическими штампами, которые взяты у Жуковского, Пушкина, Козлова, Марлинского, Полежаева и т. д.?»
И о юношеских — или даже детских — стихах Николая Бахтина, наполненных поэтическими штампами, которые взяты у Фета, Бальмонта, Брюсова, Блока, Вячеслава Иванова и т. д., мы могли бы, воспользовавшись популярной песней Владимира Высоцкого, воскликнуть: «Значит, нужные книги ты в детстве читал!»
