— А что такое «лисенца», дядя Шахтнер?
— Торжественная песнь признания. Тут ты можешь дать полный простор своей фантазии.
— Да дадите вы когда-нибудь мальчику отдохнуть? — вмешивается в разговор матушка Аннерль. — Разве не видите вы, господин Шахтнер, до чего он устал? Вы ещё ребёнка в могилу загоните!
Она покидает комнату в сильном возбуждении, и Вольферль с Наннерль торопятся за ней следом, чтобы успокоить. Горечь, прозвучавшая в её словах, всех испугала, особенно Шахтнера. Пользуясь отсутствием детей, Леопольд Моцарт объясняет другу:
— Надо тебе знать, Андреас, после последней болезни Вольферля моя жена живёт в постоянном страхе за его жизнь. Эта забота преследует её словно наваждение. Понять её можно: из семи детей у нас выжили только они двое. Но иногда её страхи обретают странные формы. Она считает, что как раз сочинительство отнимает у него особенно много сил. Ей не приходит в голову, что он страдал бы ещё больше, запрети я ему это. Я, конечно, на его стороне. Запретишь ты птице петь? Нет! Безделье — бич для Вольферля. Да и всё возведённое мною музыкальное здание рухнуло бы! Привычка со временем становится железным корсетом, из которого не выпрыгнуть. Но эта привычка даётся ему легко, как и учёба; ему придётся много учиться, прежде чем он добьётся того, на что я надеюсь и рассчитываю. Мешать ему — неумно. И безответственно.
Архиепископ Сигизмунд принимает Леопольда Моцарта именно так, как и предсказывал Шахтнер: без заметных признаков неудовольствия. Лишь одно замечание, имевшее несколько ироничную окраску, что, дескать, после пышных приёмов в Париже и Лондоне господину вице-капельмейстеру маленький Зальцбург покажется неуютным, можно было воспринять как далёкое эхо былой обиды.
— Позволю себе возразить вашей княжеской милости: несмотря на все полученные за рубежом отличия, для меня и моих близких Зальцбург был и останется самым дорогим и любимым местом на земле.
— Весьма рад слышать, — произносит архиепископ. — И поскольку вы храните мне верность, я буду и впредь с удовольствием позволять вам собирать лавровые венки в дальних странах. А вашего младшего, показавшего себя с самой лучшей стороны и получившего лестную оценку газет, я намерен по достижении им соответствующего возраста принять в мой оркестр. — На несколько секунд архиепископ умолкает, а затем продолжает: — Лолли держит музыкантов в повиновении. И Гайдн ему в этом служит надёжной опорой. А что толку, если эти парни не желают повиноваться и к обязанностям своим относятся спустя рукава, превращаясь в выпивох и плутов. Они готовы заложить последнюю рубашку, потакая своим прихотям. Должен сказать, вы — похвальное исключение, и я хотел бы только, чтобы все вам подражали.
