— И вечно Яков замышляет, вечно ему покоя нет! — ворчала старушка, собирая со стола. — Чует моё сердце, быть беде! — Она тоже была мать и тревожилась сейчас за своего сорокалетнего Якова, как за какого-то малолетку.
— И, полно, матушка, ничего с братцем не случится! — успокаивала её младшая дочь, помогавшая убирать посуду. Ольга верила в старшего брата и его деяния, пожалуй, поболе всех на свете и всегда ждала от него чуда. И вот чудо постучало в их скромный дом: явился гость нежданный, царевич — красавец писаный. Как всякая засидевшаяся в девках невеста, Ольга тотчас влюбилась в заезжего гостя и во время обеда глаз не могла оторвать от царевича, пока братец не фыркнул гневно. «А чего фыркать-то! Сам, чать, привёз!» — сердилась Ольга даже на брата и нет-нет да и забегала в спаленку царевича — то взвар медовый на стол поставит, то ноги пуховым одеяльцем прикроет, а на деле просто на притомившегося с дороги сказочного гостя полюбоваться.
— Путь свободен, царевич! — растолкал уснувшего Алексея отец Яков. — Матушка игуменья прикажет после вечерни ворота тотчас не закрывать. Так что едем! — Алексей вскочил как встрёпанный, прислушался. Долетал тихий вечерний перезвон. И снова охватила нечаянная радость: он впервой не убоялся отца, поступил по своей воле и сейчас вот увидит матушку!
Монастырские ворота и впрямь не были закрыты, возок, проскрипев по широкому подворью, остановился у маленькой отдельной кельи-избушки, где проживала старица Елена, в миру царица Евдокия Лопухина. На крыльце к царевичу бросилась женщина в тёмном монашеском одеянии (в густых сумерках сразу и не разобрать!), и шею царевича обвили тонкие нежные руки. И тут на Алёшу дохнуло чем-то таким знакомым и, казалось, навеки забытым с детства, что царевич понял — матушка! Наклонился поцеловать её заплаканное лицо и сам вдруг заплакал.
— Ну что ты, Алёша, что ты! — Евдокия забыла про свои радостные слёзы и провела сына в скромную келью. Отец Яков остался сторожить на крыльце, дабы кто не помешал долгожданной встрече.
— Большой-то какой ты у меня вырос! — Вытирая слёзы сына, Евдокия внимательно рассматривала такое дорогое и любимое лицо и одновременно отмечала: а на отца, слава Богу, почти и не похож! Разве что глаза?
— Рад-то я как, матушка! — Алёшка хлюпнул носом совсем по-детски. Так он всхлипывал (она это хорошо помнила) после страшной сказки аль от плохого сна.
Меж тем в дверь постучали, и вошёл Михайлыч, таща дорожный сундучок.
