— А лошадка-то под паном растаяла как вешний снег! — удивился прапор-воробышек.
Тут и вся толпа заметила, что дивные полосы на боках таранта стали таять и краска, нанесённая смелой кистью деревенского маляра, стала стекать по крупу лошади. В толпе дружно захохотали: «Ай да тарант! У какого цыгана купил ты эту лошадь?»
Жолнер словно уселся на живой мольберт: не только его сапоги, но и платье перемазалось краской. Бессильно погрозив всем плёткой, он ускакал, а толпа накинулась на торгаша-фактора, чтобы вывалять его за обман в грязной луже.
— Благодарю, Панове офицеры, за выручку! — Пан Ильховский поклонился Луке Степановичу. — Ну а с этим наглецом, Рыбинским, я ещё посчитаюсь!
— Так Хвостатый и есть Рыбинский?! — вырвалось у Романа.
— А что, пан о нём слышал? — Ильховский с видимым уважением посмотрел на шрам русского офицера.
— Да так, брат рассказывал об одном поединке! — Роман обращался не столько к поляку, сколько к Чирикову. — Жаль, не знал я, что Хвостатый и Рыбинский — одно лицо. Я под Краковом его в руках держал!
— Никита-то твой ныне в зарубежной поездке обретается? — Хотя Лука Степанович как бы и спрашивал, но как адъютант Шереметева знал наверное, что Корнев-старший приставлен в охрану к князю Сонцеву и вместе с оным убыл с тайным посольством в Дрезден.
Роман согласно кивнул и замолк, вспомнив горячую, но недолгую встречу с братом. Переговорили братья тогда о многом: помянули и покойных родителей, и своего первого наставника по искусству красок, иконописца дедушку Изота, и новгородское житьё-бытьё, которое как-то совсем подзабылось за кочевой военной жизнью. Хотя и грех жаловаться — за три года трудов и походов оба пробились в люди, оба мужеством и отвагой заслужили офицерское звание, хотя и были самых простых посадских кровей. Да ещё и стрелецкой крови вдобавку! Царский указ запрещал после стрелецкого бунта сыновей казнённых стрельцов брать в воинскую службу. И братьям пришлось схитрить: взять материнскую фамилию Корневых, потому как головушка их кровного бати — отважного стрелецкого десятника Дементьева — осталась лежать срубленной на Лобном месте.
После казни отца братья долгие годы воспитывались у деда Изота в Новгороде — матушка-то недолго пережила любимого мужа. Дед Изот, почитай, и заменил им и отца и мать. Ведал дед тонкую науку красок, умел писать и подновлять старые иконы, обучал тому и внуков. Да не успел во всём — помер. И пришлось братьям после смерти деда идти в поход махать сабелькой. Роман делал сие в охотку — бурлила, должно быть, в нём горячая стрелецкая кровушка. А вот Никитка в последнюю встречу сознался, что по-прежнему тянет его от шпаги к краскам и кисти.
