Излив душу, Мари мысленно одернула себя: «Что толку тоску нагонять! Надо взбодриться к маминому приходу. Она за меня переживает. После очищения Клана вернется усталая. Мало того, что она переживает за меня, так еще работа с Кланом отнимает у нее немалые силы».
Девушка задумалась, а затем высказала вслух мысль, которая терзала ее каждую третью ночь, когда мать уходила из дома выполнять обряд:
– Ненавижу их. Ненавижу землерылов. Знай себе черпают у нее. Рано или поздно они вычерпают ее до дна.
Девочка моя, нельзя ненавидеть свой Клан. Ты владеешь моим сердцем, а я владею Духом Клана. Самая заветная моя мечта – что однажды Духом Клана завладеешь ты.
Припомнив материнские наставления, Мари заставила себя отвлечься от горьких мыслей и обратилась к занятию, всегда приносившему ей радость – к рисованию. Она взяла неоконченный мамин портрет и всмотрелась в него острым взглядом художника. Да, руки вне перспективы, но это легко поправить. Зато лицо и вправду удалось. Леда, хоть и Жрица, хоть и душа Клана, но не была красавицей, под стать большинству сородичей: низкий лоб, толстоватый нос, губы ниточкой. Но на рисунке узкие губы Леды растянулись в прекрасной улыбке, подчеркивающей огромные серебристо-серые лучистые глаза, истинное украшение лица.
– Вот они-то мне удались.
Мари невольно потянулась к драгоценному овальному зеркалу размером с ладонь – большую редкость. Оно возвышалось на столе среди чернильниц, перьев и угольных карандашей. Девушка поднесла его поближе и заглянула в волшебное стекло.
В зеркале она увидела чистое, умытое девичье лицо, в чертах – ни намека на материнский облик, огромные серебристо-серые глаза не в счет. Мари провела рукой по волосам, те стояли колом из-за густой темной краски. Мама красила ее волосы раз в неделю, чтобы они приобретали мутный, грязноватый оттенок, как стоячая вода в водоеме. «Точь-в-точь землерылиха, – расстроилась было Мари. Однако, покачав головой, девушка приказала своему отражению: – Не вздумай жаловаться! Пусть некрасивая, зато живая. И никто не знает о тебе правду».
Мари тряхнула головой, и при тусклом свете мха и грибов-фонариков глаза ее, зоркие даже в темноте – эту черту она унаследовала от матери – уловили в зеркале отблеск закатного солнца. Не спуская глаз со своего отражения, девушка выпростала из свалявшейся копны на голове длинную прядь и накрутила на палец. Краска в этом месте сошла, и прядь под ней была шелковистая на ощупь.
