На спящем скунсе красовались грязные полосатые штаны в тон полосе на спине. Храпел он громче медведя, вывалив язык. Вывернутые карманы смотрелись под стать языку. Некоторые граждане Вывихнутого переулка обчистили спящего скунса до последнего зерна и ореха.
– Просыпайся, Брат Бреворт. – Кит потыкал скунса лапой, другой зажимая нос от кисло-помойной вони.
Скунс застонал.
– Мешочник идет! – крикнула Эйни, и Бреворт резко сел.
– Где?! Где он? – заорал скунс, хвост у него задрался, готовый выпустить вонючую струю.
Эйни рассмеялась, а Бреворт нахмурился.
– Дрянная это шутка, – проворчал он, – сказать спящему товарищу, что Мешочник идет.
– Но ты же от нее проснулся? – ухмыльнулась Эйни.
Она знала, что поступила некрасиво. Мешочника в Вывихнутом переулке боялись все. Это был Человек, который приходил чистить ловушки, когда в них попадались Дикие. Угодишь к Мешочнику в мешок, и все, поминай как звали. Некоторые звери даже шутить про Мешочника не смели.
Но только не Эйни. Для ее чувства юмора запретных тем не существовало.
Бреворт потер голову и только тут заметил зажатый в лапе единственный желудь. Он уставился на него, как змея на тапок.
– Пора домой, – сказала ему Эйни. – Тебя ограбили, но оставили тебе желудь. Купи себе на него позавтракать.
– Или просто позавтракай им, – предложил Кит.
– Ох. – Скунс добрел взглядом до карманов, ничуть не удивившись, что их выскребли подчистую. – Как мило с их стороны оставить мне этот желудь.
На деревьях над переулком висело уже совсем немного желудей. Белки шныряли по ветвям, снося последние желуди на депозит в банк.
Скунс встал, отряхнулся и приподнял перед детенышами воображаемую шляпу.
– До встречи на Празднике Первой Пороши, – сказал он.
– До встречи, – отозвались Кит с Эйни.
Скунс зигзагами поковылял прочь и скрылся в темном дверном проеме «Ларканона».
– Сколько раз его уже обирали? – задумался Кит.
– Не знаю, – ответила Эйни. – Я перестала делать это еще крысенком. Грабить бедолагу неспортивно. Ему почти сочувствуешь.
– Почти, – отметил Кит. – Но народ заботится, чтобы он пережил зиму.
– От воя до щелчка, – произнесла Эйни, и маленькая розовая ладошка хлопнула по большой черной.
– От воя до щелчка.
Так говорили в Вывихнутом переулке. При этих словах всяк понимал, что ты оттуда, а не из уютных полей или лесов там, под Большим Небом. «От воя до щелчка» означало, что пусть ты пришел в этот мир с воем, а покинул его, как большинство обитателей Вывихнутого переулка, со щелчком капкана, но твои поступки между тем воем и тем щелчком делают тебя тем, кто ты есть.
