Мама же самой Ольги вела себя исключительно, как королева в изгнании. Проживала она в Центре, и не просто в Центре, а в Центре с видом, и не просто в Центре с видом, а еще и в отдельной квартире, доставшейся ей от Ольгиной бабушки. Разумеется, бабушка, как и большинство населения Ленинграда, в свое время проживала в коммуналке. Но эта коммуналка чудесным образом вместе с домом ушла на капитальный ремонт. Капитальный ремонт предполагал перепланировку, в результате которой из одной большой коммунальной квартиры должно было бы получиться несколько маленьких, но отдельных квартир. Бабушкина же комната тоже не менее чудесным образом во время этой перепланировки никак не пострадала! То есть, на её месте не оказались кухня или прихожая новой квартиры. Это дало бабушке возможность отказаться от переезда куда-нибудь в Рыбацкое или Купчино, куда пачками отправляли её бывших соседей, и потребовать заселения обратно. Для чего даже пришлось написать жалобу коммунистическому руководству города. Руководство пошло навстречу. Оно вообще всегда шло навстречу населению, особенно если тому чего-то было положено по закону. Так бабулька оказалась в однокомнатной квартире с большой прихожей и приличной кухней, да еще и с видом на Канал Грибоедова. После чего она прописала в эту квартиру дочку, то есть Ольгину маму, так как та на тот момент числилась в той самой кооперативной квартире, которую Марго назвала «халупой», при уменьшении количества прописанных в которой, отъем жилплощади не грозил. Это если в государственной квартире кто-нибудь, не дай бог, умирал или переезжал в другой город, запросто можно было бы лишиться целой комнаты. Бабулька у Ольги была умная. А вот мама почему-то решила, что наличие квартиры в Центре и какого-никакого высшего образования, позволяет относиться к окружающим свысока. Сильно свысока. Прямо с Монблана, не иначе. Когда Ольга провалила экзамены в институт и поступила учиться на парикмахера, мама сразу же окрестила её пэтэушницей, что в мамином понимании было равнозначно проститутке. Когда Ольга устроилась на работу и стала приносить в дом вполне приличные деньги, мама определила профессию Ольги, как холуйскую. Когда Ольге присвоили квалификацию мастера, мама стала звать её старшей горничной. После смерти отца все это резко обострилось. Мама презирала обслуживающий персонал не хуже, чем новоявленная будущая Ольгина родственница Марго. Но Марго-то хоть доходы супруга позволяли этому персоналу платить зарплату. Мама же, наоборот, жила на холуйские деньги дочери. Каждый раз, когда Ольга навещала её в «царских покоях», чтобы оставить материальную помощь, мать обливала её и её холуйские деньги таким презрением, что Ольга стала перечислять ей эту матпомощь на банковскую карточку, сведя общение с собственной матерью к нулю. Если бы подобным образом себя вел кто-то другой, а не родная мать, Ольга давно бы послала этого «кого-то» к черту или куда подальше. Но послать туда мамочку, Ольга пока еще не была готова. Воспитание не позволяло. И вот, пожалуйста, «Дама» явится на свадьбу, будет высказывать свои критические замечания, а Ольга еще и должна будет оплатить это безобразие.
