Доусон моргнула и спросила:
— Вы что, шутите?…
— Он там работал, пока здание строилось, он был на самом верху с еще парочкой могавков. Мама рассказала мне, что семья всегда была уверена, что это они его столкнули, поэтому я тоже так считаю.
Доусон уставилась на нее, обдумывая сказанное.
— Вы верите в то, что здесь написано.
— Это не просто заявления, это факты, — сказала ей Перышко. Она была настолько возмущена обращением этих клоунов, который не могли даже поддержать цивилизованный разговор, что это негодование дало ей столько самоуверенности, сколько дала бы ей невиновность. Она сказала: — Я никогда ни у кого не вымогала деньги. Я никогда ничего не просила. Я всего лишь сказала, что хочу вернуться к родным людям. А поскольку я не знаю никого из потакноби, единственным вариантом были киота и ошкава. И вот так они со мной обращаются, со своей дальней кузиной? Как будто я из ирокезов!
Казалось, Доусон теряла все больше и больше уверенности в себе. Она сказала:
— Племена уверены, что больше нет никого из потакноби.
— Они не правы.
— Хорошо… — Доусон теперь сильно колебалась, она снова уткнулась в свои документы в поисках помощи, но помощи она там так и не нашла.
— Если вы и правда мой адвокат, — продолжила Перышко, — вы вытащите меня отсюда.
— Хорошо… Завтра…
— Завтра!
— Сегодня мы уже ничего не сможем сделать, — сказала Доусон, — максимум, вы можете внести залог.
— Я уже думала об этом, — ответила Перышко. — Я могу заложить собственность. Могу заложить свой дом на колесах, он оформлен на меня. И стоит он больше пяти тысяч долларов.
— Но это все равно будет только завтра, — сказала Доусон. Она выглядела и говорила обеспокоенно. — Ширли Анна, если вы…
Перышко погрозила ей пальцем.
— Меня зовут, — она говорила медленно и четко, — Перышко. Думаю, вам стоит называть меня мисс Рэдкорн.
— Кем бы вы ни были, — сказала Доусон, пытаясь выкрутиться, — если бы вы подписали документ, вы были бы свободны уже сейчас.
— И навсегда.
— В общем-то, да. Но при нынешних обстоятельствах, вижу, что вы непреклонны относительно этого момента, поэтому, боюсь, сегодня мы ничего сделать не можем.
— А что вы собираетесь делать завтра?
— Поговорить с судьей Хигби, попрошу, чтобы он поговорил с вами в кабинете судьи, посмотреть, что можно сделать.
— Но тогда мне придется провести ночь здесь.
— Да, но сейчас невозможно…
— Ни в чем толком не обвинена, ничего не сделала, и должна провести ночь здесь.
— Завтра…
Перышко покраснела. Она очень злилась и не видела ни одной причины скрывать это.
