Дед Анисим, хоть и не смог подняться с лодки, видимо, отсидел ноги, по которым посыпались мелкие мураши, но тоже заволновался и, лишь с горем пополам уняв тряские руки на коленях, прижав одну к другой и даже прищемив коленями, укорил бабу:
– А я те, деука, чо баил: глаз востро доржи. Манит озеро… купель Божья… ой, манит. Вода да огонь куда хошь сманят, заворожат, околдуют, только и видали. Прямо глаз не спускай… Мой-то парнишонка, царство небесно, тожить так – отвернулись маленько, а он в озеро – и поминай как звали. А тут самый урёв[10], а много ли ребятёнку надо?! Хлебанёт – и готово… Тут глаз да глаз нужен.
Матрёна, не дослушав стариковы говоря, одной рукой подхватила таз с бельём, другой – ноющего сына и торопливо засеменила в угор, поднимая голыми ступнями рыжую пыль.
* * *
Когда дед Анисим снова явился на берегу, но уже с ведёрком и удами, Кольша полёживал на жухлой мураве под самым крутояром и что-то куражливо, через нос выговаривал своей зазнобе, которая держала его голову на сомкнутых коленях и перебирала, завивала на палец смоляные жёсткие, точно конский волос, Кольшины кудри. Морщилась, заслонялась ладонью, а то и шлёпала охальника по рукам, когда тот пригребал её к себе на грудь, лез ненасытным ртом к шее и губам.
– Ой, отчепись, отчепись, – игриво отмахивалась Тоська. – Верно, что зацелуйник… И у кого научился, идол…
– В кине видал. Там ишо пели… – парень сиплым баском насмешливо пропел:
У моря, у синего моря,
Со мною ты рядом, со мною…
И сладким кажется на берегу,
Поцелуй солёных губ…
Кольша уткнулся и зарылся лицом в Тоськину бабью грудь.
– От пристал, лепень, а! Охолонись маленько, – просила дева и, церемонно вытягивая губы, со свистом целовала ухажёра в лоб. – Успокойся, люди же кругом!
– Пускай глядят, завидуют… – Парень засмеялся, ощерив лошажьи зубы. – Поехали под Черемошник, а? Лодку столкнём… Поехали, а?.. – Он поднялся на колени, потянул Тоську за руку.
– Одно у тя на уме, – вздохнула подруга. – Куда гонишь?! Знаешь, как в нашей деревне девки пели?..
Хотел милый полюбить
шибко по поспеху,
только вышло у него
людям на потеху.
Отчастушив неожиданным при ее дородности тонким срывистым голосом, вдруг с горечью покачала головой:
– Эх, Кольша, Кольша… Чует моё сердце, поматросишь да бросишь…
Парень вместо ответа ухватил её сгрёбом, подмял под себя, и бог весть, что бы тут случилось на примятой жухлой мураве, но Тоська увидела поблизости старика, силком отпихнула настырного охальника, быстро села, отряхнулась, натянула платье на колени. Кольша, перехватив ее взгляд, глянул мутными, невидящими глазами на своего прадеда и махнул рукой:
