– Ивановский, а ты куда?
– Туда же, – ответил я.
Все знали, что в Тереховку мы ходим вместе.
В деревню нам надо было идти только через два дня, но я хотел подтвердить Олесины слова, чувствовал себя обязанным выйти вслед за ней, хотя это и было нарушением комсомольской дисциплины.
На улице я сказал Олесе:
– Леву часто заносит, ты не огорчайся.
Я думал, она заплачет. Нет, она не заплакала, она засмеялась… Да, да… Засмеялась. У нее оказался сильный характер. Сташенки вообще оказались людьми с характером, в этом вы еще убедитесь.
Она посмотрела на меня, улыбнулась и тихонько пропела:
Ой, хацела ж мяне маць
Ды за сёмага аддаць,
А той сёмы
Добры да вясёлы,
Ён не схацеў мяне ўзяць…
Опять засмеялась, потрепала меня по плечу:
– Мiлы ты хлапчук, Боря!
И ушла.
А недельки через две-три уехала в город Томск.
Мои родители в Левины дела не вмешивались. Лева был в мать и внешностью и характером, решительный, властный, и если на свете был человек, с которым мама считалась, то этим человеком был именно Лева, гордилась им – выдающийся человек, олицетворение нового строя, давшего нам достойную жизнь, без черты оседлости и всяких позорных ограничений.
Но мама была справедливой. Она сказала Леве:
– Об этой девушке ты еще пожалеешь, попомни мое слово! Но чего ты привязался к старику? Твоя ли голова должна болеть о том, вступил Сташенок в артель или не вступил? Своих дел не хватает? Афанасий Прокопьевич за свою жизнь наработал, я думаю, в сто раз больше, чем ты своими речами.
Лева спокойно ответил:
– Пусть это тебя не волнует. Мы со Сташенками сами уладим свои дела.
Но Лева и не думал ничего улаживать, ему нечего было улаживать, он подвел черту, закончил дело.
Отношения со Сташенками уладил дедушка, пошел к ним и объяснился напрямую. Сташенки понимали, что ни дедушка, ни бабушка, ни мои родители ни в чем перед ними не виноваты.
Вскоре Леву забрали в окружком комсомола, тогда были округа, а потом направили на учебу в Москву, в Свердловский коммунистический университет.
А Олеся поступила в Томский университет, стала инженером-химиком, работала в нефтяной промышленности в Башкирии, на Волге, теперь в Тюмени, доктор наук, дети, внуки… Я ее встречал, она, естественно, приезжала к нам и до войны и после войны. Но все равно в моей памяти она остается такой, какой была тогда, в нашей далекой юности, когда мы ехали в розвальнях, луна освещала ее милое лицо в пуховом платке, мы лежали в сене, и мне казалось, что я чувствую ее тепло.
