Я не стал прерывать эту речь и оставил его при своем мнении. Рекомендацией же решил воспользоваться.
В тот вечер мне сыграло на руку еще одно благоприятное обстоятельство. Нидермейер неожиданно обратился к провизору господину Кинделю, который тоже сидел за столом:
- Хе-хе, не хотели бы и вы в ближайшую пятницу прокатиться на вашей старой мельнице во Франкфурт и пополнить запас своих ядовитых снадобий? Вот могли бы прихватить заодно и нашего милейшего доктора. Сэкономили бы ему билет.
Намек на мое далеко не блестящее материальное положение был беззастенчиво явным, но, может быть, я просто-напросто стал слишком чувствительным и Нидермейер вовсе не хотел меня обидеть? Да и как можно было ожидать особой деликатности от человека вроде Нидермейера? Провизор Киндель выразил согласие кивком головы, впрочем довольно сдержанным. По-видимому, это предложение не доставило ему большого удовольствия, но делать было нечего.
- Сегодня первый случай, когда затраты на вино как будто оправдались, - заметил я жене после ухода гостей.
Поездка во Франкфурт навсегда останется для меня поучительным воспоминанием. Я взял в институте двухдневный отпуск, на который давно уже имел право. Моя просьба об отпуске не совсем пришлась по вкусу профессору фон Егеру, но меня это мало трогало. В пятницу, еще до рассвета, мы с Кинделем выехали из Грюнбаха на его машине. Купил он ее из вторых рук и редко ею пользовался.
Вначале господин Киндель был молчалив. За рулем он сидел очень прямо. В серой мгле туманного рассвета он был бледен, выделялись темные круги под глазами. Плотно сжатые губы казались обескровленными, - так мог выглядеть человек, пригвожденный к столбу пыток. Я не смел его отвлекать. Когда мы отъехали от Грюнбаха километров на восемьдесят, он в первый раз разжал губы, чтобы выразить удовлетворение по поводу того, что сегодня торчать в аптеке придется не ему, а шефу. Киндель пробормотал еще что-то, достаточно непочтительное, о старом козле. Дескать, когда-нибудь выйдут ему боком шашни с официанткой из «Медведя», с которой он флиртует прямо на лестнице погребка. Сначала я подумал, что ослышался, но чем больше отдалялись мы от Грюнбаха, тем щедрее становился господин Киндель на грубые выпады, изрекаемые сквозь стиснутые зубы. Начинало казаться, что злоба его против Грюнбаха и всех его обитателей росла прямо пропорционально квадрату расстояния. Он выразил, например, надежду, что в один прекрасный день Нидермейер так запутается наконец в своих вонючих кишках, что уткнется носом в дерьмо. Он высказал несколько скабрезных предположений о фрау Нидермейер. Досталось от него и еще кое-кому из почтенных граждан Грюнбаха. Словом, Киндель раскрылся передо мной с самой неожиданной стороны. По-видимому, под внешне спокойной поверхностью его мнимо благочестивой души успело накопиться много злобы. Собрал он также богатейший запас компрометирующих сведений о частных тайнах многих жителей Грюнбаха, и при случае эти сведения могли стать весьма опасными для данных лиц. Я слушал его с удивлением, рассказ развлек меня, и лишь один раз пришлось мне перебить рассказчика испуганным возгласом: «Боже мой, сейчас нас этот грузовик…» Киндель резко затормозил и выругался самыми последними словами. При приближении к Франкфурту он как будто начал раскаиваться в невоздержанности своего языка, стал снова молчаливым и корректным.
