Дагиды | страница 93
Был канун Дня все святых, что значительно облегчало задачу. Я собрался в момент, не задавая особых вопросов, на которые, впрочем, и не надеялся получить ответы.
Наше путешествие проходило без всяких инцидентов, стоящих внимания. Вспоминаю только пребывание в Кобленце и обед в обществе занятного маленького старичка с физиономией румяной и круглой. Он относился к моему другу с глубоким почтением, меня просто не замечал и даже ни разу не взглянул в мою сторону, внимая с детской жадностью каждому слову Жана Рэ. Мой друг выступал с философско-математическим номером, который провел с присущим ему блеском. Его голос низковатого тембра и хорошо модулированный, его продуманная жестикуляция, манера мягко откидывать голову и смотреть из-под полуопущенных ресниц – все это буквально околдовало нашего сотрапезника – отставного профессора. Он когда-то преподавал в Гейдельберге уже не помню что и теперь был приглашен по случаю нашего приезда. О цели нашего путешествия ничего не говорилось, по крайней мере в моем присутствии. По мере того как рейнское вино лилось в наши бокалы, розовая физиономия профессора Рименшейдера расцвечивалась нежно-фиалковым оттенком спелой смоквы. Когда он дозрел окончательно, Жан Рэ сделал мне знак, и я потихоньку удалился. Я больше не видел маленького забавного человечка, не знаю, что с ним сталось, поскольку поднялся к себе в номер и тут же уснул.
Наутро Жан Рэ пожаловал ко мне вместе с гарсоном, который принес кофе. Веселый, нетерпеливый, собранный, он напоминал охотничью собаку, взявшую след.
– Собирайся, мы сейчас уезжаем на родину Кузанского.
– Кузанского? А кто это?
– Дорогой мой, это гуманист, который жил в пятнадцатом веке и умер кардиналом в возрасте шестидесяти трех лет.
– Недурное имя для кардинала.
– Кузанский, Кузанус, – несколько раз повторил Жан Рэ, интонируя слова с характерным акцентом жителя Гента. – Его полное имя Николаус фон Коэс. Пионер современной философии и науки. Под его влиянием в схоластике сформировалась научная концепция мира.
– Ах, да! Вспоминаю вчерашнюю беседу. Профессор Рименшейдер, несомненно, поклонник этого кардинала.
– Разумеется. Чтобы получить от этого молодца то, что я хотел, надо было подобраться к нему осторожно и на мягких лапах. Рименшейдер – человек науки. Писатели его интересуют только в том случае, если они каким-то образом задевают его теории. Воображение без научного фундамента – для него чепуха.
– Значит, ты льстил ему и потакал его философским прихотям ради какой-то важной вещи?