Коза от происходящего взбодрилась — и попыталась насадить ближнего двуногого на рога. Вервр, конечно, уклонился, но обозлился пуще прежнего. Взвалил брыкающуюся собственность на плечо и поволок домой.
— А-аа! — проверещала девка и шлепнулась в грязь. Довольно долго оставалась там, неподвижная, без сил. События ночи исчерпали её способность испытывать страх. Поэтому девка не смолчала и, отдышавшись, заорала визгливо-требовательно: — Эй! Хозяин сказывал: утоп охальник, возверни козу. Эй! Ты почему не утоп? Эй! Э-эй…
— Потому что болотник! — не оборачиваясь, прорычал вервр. Добежал до лачуги, сгрузил козу и поклонился старухе. — Годная коза? Годная?
— Годная, — подавленно согласилась та, но хотя бы прекратила плакать. — Живуч ты, мил человек. В самое время вернулся… а я только села доить-то, тут и началося… сгинул, говорят. Вор, говорят… Всяко говорят.
— Людишки, — поморщился вервр. Сунулся в сени, сбросил промокшую куртку, на ощупь отыскал дерюгу и замотался в сухое. — Дрова привезли?
— Какое там, — отмахнулась старуха и, щекоча козу под горлом, уговорила добровольно войти в сени. — Ежели ту соплюху послушать, выходит, в постоялом дворе слух гуляет: на тебе вина за учинённый в селе разбой, ты и есть всей шайке тайный заводила.
— Я и есть, — повторил с разгона вервр. Тяжело вздохнул, вдруг ощущая, как остывает гнев, накопленный за ночь, как он булыжником виснет на шее, гнёт к земле. — Я и есть… что за гадкая ночь.
— Умаялся ты. Иди, я сей же миг подою, молочко будет тёпленькое.
Рука старухи, дрожащая, совсем слабая, коснулась щеки и скользнула по шее на плечо, на бок. Вервр дёрнулся, отодвинулся и быстро юркнул из сеней в избу.
Младенец и старик рядышком спали на печи. Девочка дышала тихо, почти что в обычном для людей ритме. Сердце билось слабо, но уверенно. Вервр сполз по печной стенке, откинулся на неё, ощущая под лопатками стыки камней, замазанные глиной, сплошь пропитанные долгим теплом, хранимым в печной душе.
— Я и есть тайный заводила, — ещё раз повторил Ан, но хуже не стало. От печи спине доставалось много тепла, и горечь сказанного растворялась в нем, не смерзалась комками льда за грудиной. — Не сожалею. Мир весь из грязи слеплен.
— Гу, — сонно, едва слышно, выдохнула девочка.
— Сволочи атлы, — без прежней ярости усмехнулся вервр. — Говорить ещё не умеет, от смерти в полушаге, а туда же, спорит. Эй, ты! В любом мире нет пользы учить первым словом глупое «гу». Надо скалиться и рычать, чтобы выжить. Не я такой, мир такой.
