— Потому что мне должно молчать, когда ко мне никто не обращает вопроса, — сказал ангел, и голос его звучал на одной ноте и был похож на звон деревянного колокольчика. — Мне полагается стоять молча, а люди должны научаться от других людей.
— Значит, освящения Даров не происходило во все те разы, что я неправильно говорил?
— Происходило. По благодати Божией Дары освящались.
— Что же — выходит, все равно, какие слова говорить?
— Нет, не все равно, — сказал ангел.
— Ну, хорошо, — кивнул авва Герасим. — Теперь можешь молчать. Я все понял.
И он повторил формулу, сказанную диаконом.
Поворачиваясь, вагон показывал широкую логовину с несколькими слоями высоких домов, выступающими на ее край, словно плоскости театральных кулис. Слабый огонь заката — розоватый и желтоватый — равномерно окрашивал их стены и иногда, по мере длинного поворота, вдруг вспыхивал там в оконных стеклах.
Близко к пути пронесся пруд с заасфальтированным берегом и ветлой чуть повыше. Спотыкаясь, поперек вагонного окна молниеносно взбежал косогор, и тут же, без паузы, налетела дыра тоннеля.
Сразу давление привычного гула возвратило меня себе, и несколько секунд я нервничал, пока вагон не осветился, — тогда уютно я мог погрузить взгляд в книгу, которую раскрытой держал перед собой на весу.
Но палец стоящего рядом и чуть сзади вошел сбоку, повисая и немного покачиваясь отрицательно над страницей. Палец указывал на закладку в книге (в журнале), а закладкой мне служил просто обрывок листка в клетку с какими-то на нем записями.
— Это мой телефон. Откуда он у вас?
Телефон был безымянный. Просто семь цифр — и записаны не моей рукой в порядке (или в беспорядке) других случайных заметок. «Мало ли народу приходит ко мне, сидит, болтает по телефону, пишет что-то на клочках, которыми завален мой стол», — подумал я.
— Да я понятия не имею, что это за телефон.
— Тогда, извините, я заберу это. Я не люблю, когда мой номер попадает к незнакомым мне людям неизвестными мне путями.
В это время я уже оборачивался, или, скорее, полуобернулся, чтобы видеть этого сурового человека, а потому уже полу-не-видел, как протянутая сбоку рука прихватила, зажав пальцами, закладочный листок из разворота моей книги.
Его лицо было просто и ничего не означало, если не считать выражения какой-то расплывчатой неуверенности, которое я с удивлением успел поймать в разительном контрасте с тоном его требования.
И следом я увидел его спину, выходящую на станции «Автозаводская», одетую в куртку цвета бутылочного пива и не украшенную какими-либо надписями или рисунками. Их тогда не могло быть и спереди, а теперь мне ясно, что их и вообще не сможет быть никогда.
