Хотя конечно жалко что она не может одеть сейчас ни знаменитый розовый бриллиант «Гиз» в тридцать три карата ни огненно-медовую «Гортензию» ни самый большой в мире синий алмаз «Французский голубой», ни «Регент» и «Санси» — камни французских королей.
Но и ничего похожего на то как собирали приданое женам великих князей — те же Гессен-Дармштадские вообще залезли в немалые долги — а у нее имеется свое.
Тринадцать сундуков и кофров с платьями — самыми лучшими. Один сундук с обувью и один с безделушками. Несколько старинных севрских сервизов и два десятка новых — китайских, японских, саксонских… Саквояж с личным архивом (для него она уже придумала заказать секретер эбенового дерева — уж на это деньги найдутся. И шкатулка с драгоценностями. Сейчас как раз пришел черед ее содержимого — старинного английского кольца — его носила последняя из Тюдоров — королева Елизавета. Оно было выполнено из золота девяносто второй пробы, украшено мелкими рубинами и бриллиантами, голубым жемчугом, льежской эмалью. Кольцо таило в себе секрет — подняв верхнюю пластинку можно было увидеть две крошечных миниатюры — портреты самой Елизаветы и ее матери, несчастной Анны Болейн. Кольцо как она помнила было тоже подарком к коронации жены императора — императрицы Евгении Монтехо, супруги Луи Филиппа — от тогда еще союзной Англии. Семья лишившегося трона «племянника своего дядюшки» распродавала содержимое шкатулок на аукционе — и отец купил ей на день рождения сей раритет — вполне приличествующий юной английской леди подарок.
Последним было кольцо-печатка — старого истертого бледного золота с лилией выложенной из рубинов, взятых из эфеса меча Саладина захваченного среди трофеев ее предком — Людовиком Святым. Самая старая реликвия… Его она не надела — это совсем для другого…
Как будто ничего не упустила.
* * *
В дверях появился Оболенский-Нелединский.
— Идемте, Елена Филипповна. В храме все готово. Причт свечи возжег. Архимандрит уже расставляет певчих.
…А потом они с Георгием сошли по крыльцу, вступая на ковер — он в негнущейся парче усаженной крупными, грубо ограненными камням «яхонтами и лалами» — вспомнила она старинные слова. Она — в белой кисее.
Они вышли на слепящее Солнце… С колоколен собора лился мед свадебных перезвонов. Две фрейлины несли за ней горностаевую накидку — еще свернутую. А вперед пожилая черница — игуменья несла икону — древний темный от времени образ в таком же старинном окладе — в скани и морозных узорах.
