— Я отдаю тебе, Фругий, самое дорогое, что у меня есть. Нигде на свете ты не найдешь женщину добрее, нежнее, лояльнее и храбрее, чем она…
Он не смог продолжать и сел под громкие аплодисменты.
После этого, как всегда окруженный своими телохранителями, Цицерон отправился в дом Фругиев на Палатинском холме. Стоял холодный осенний день. На улице было не так уж много народа. Несколько человек пошли за нами. Когда мы подошли к усадьбе, Фругий уже ждал нас. Он поднял Туллию на руки и, не обращая внимания на шутливые замечания Теренции, перенес ее через порог. В последний раз я увидел большие, испуганные глаза Туллии, смотрящие на нас из дома, а затем дверь закрылась. Девочка осталась в доме, а Цицерон с Теренцией молча отправились домой, держась за руки.
Вечером того же дня, сидя за столом у себя в кабинете, Цицерон в сотый раз заговорил о том, как опустел дом.
— Ушел всего один член семьи, а как мы все осиротели! Ты помнишь, как она играла здесь, у моих ног, пока я работал, Тирон? Прямо здесь, — и он постучал ногой под своим столом. — А как часто она первая слушала мои речи — бедный, ничего не понимающий ребенок. И вот все это в прошлом… Годы несутся, как листья в бурю, и с этим ничего не поделаешь.
Это были последние слова, которые хозяин мне сказал в тот вечер. Он ушел в спальню, а я, задув свечи в кабинете, пожелал доброй ночи охранникам в атриуме и с лампой удалился в свою комнатушку. Лампу я поставил около своей лежанки, разделся и лег, еще раз вспоминая все события минувшего дня. Постепенно я стал засыпать.
Было около полуночи, и на улице было очень тихо.
Разбудили меня удары во входную дверь. Кто-то колотил в нее руками. Я сел на кровати. По-видимому, я проспал всего несколько минут. Удары раздались снова, сопровождаемые свирепым лаем, криками и топотом бегущих ног. Я надел тунику и торопливо поднялся в атриум. Цицерон, полностью одетый, уже спускался по лестнице. Перед ним шли двое охранников с обнаженными мечами, а за ним — Теренция, которая куталась в шаль. Опять раздались удары; на этот раз они были сильнее и громче — теперь по дереву били палками и ногами. В детской проснулся и заплакал маленький Марк.
— Иди и спроси, кто там, — велел мне Цицерон, — но дверь не открывай. — Затем он повернулся к одному из всадников и сказал: — Иди вместе с ним.
Я осторожно пошел по коридору. К этому времени у нас уже была сторожевая собака — массивный черно-коричневый горный пес, названный Саргоном, в честь ассирийского царя. Он лаял, рычал и отчаянно рвался на цепи. Мне даже показалось, что сейчас он свалит стену.
