Ранним утром следующего дня Цицерон вывел весь Сенат на Марсово поле к вилле Публика, где Лукулл расположился перед своим въездом в город, окруженный палатками своих ветеранов. С высокомерием, характерным для него, Лукулл заставил сенаторов подождать его некоторое время, а когда он, наконец, появился, полководец был одет в одежду из золота, а лицо его было выкрашено красной краской. Цицерон зачитал официальное решение Сената, а затем передал ему лавровый венок. Лукулл высоко поднял его и медленно повернулся на 360 градусов, под приветственные крики ветеранов, а затем водрузил венок на голову. Поскольку я теперь считался сотрудником казначейства, я занял свое место в процессии, после магистратов и сенаторов, но перед военными трофеями и пленниками: несколькими родственниками Митридата, младшими придворными и его генералами. Мы вошли в Рим через Триумфальную арку, и главное, что осталось у меня в памяти, была удушающая летняя жара и искаженные криками лица людей, толпящихся вдоль нашего пути. В воздухе висел резкий запах быков и мулов, которые тащили повозки, груженные золотом и предметами искусства. Мычание животных смешивалось с криками зевак, а где-то далеко за нами, как отдаленный гром, раздавалась железная поступь легионеров. Должен сказать, что атмосфера была довольно неприятной — весь город провонял запахом животных и походил на настоящий виварий. Эта вонь преследовала нас, даже когда мы прошли через Большой цирк, поднялись по виа Сакра до Форума и остановились там, ожидая остальную процессию. У входа в государственную тюрьму стоял палач, окруженный своими помощниками. Он был мясником и выглядел как мясник — приземистый и широкий в своем кожаном переднике. Здесь толпа была самой густой. Как всегда, людей притягивала близость смерти. Несчастные пленники, скованные за шею друг с другом, с лицами, красными от солнечных лучей, под которые они попали после нескольких лет, проведенных в темноте, отводились один за другим помощниками палача в здание, где их душили. К счастью, это делалось не на виду у толпы, однако я видел, как Цицерон, разговаривая с Гибридой, старался не смотреть в ту сторону. В нескольких шагах от него Катилина наблюдал за действиями первого консула с каким-то похотливым выражением лица.
Это мои основные воспоминания, касающиеся того триумфа. Могу добавить только, что когда Лукулл в своей колеснице ехал по Форуму, его на лощади сопровождал Мурена, прибывший наконец в Рим, оставив провинцию на своего брата. Толпа встретила его овацией. Кандидат в консулы выглядел как оживший портрет героя войны, в блестящем панцире и с развевающимся пурпурным плюмажем. Он все еще производил впечатление, хотя уже давно не участвовал в сражениях и слегка отяжелел в своей Галлии. Оба мужчины спешились и стали взбираться по ступеням к Капитолию, где их уже ждал Цезарь с остальными жрецами. Впереди шел, конечно, Лукулл, но его легат отставал всего на пару шагов, и я восхитился гением Цицерона, который организовал такую роскошную предвыборную рекламу Мурене. Каждый ветеран получил по девятьсот пятьдесят драхм (что равнялось их четырехлетнему заработку), а затем жителям города и пригородов был предложен роскошный банкет.
