Наконец появился Клавдий, который, войдя в дом, поклонился Цицерону низким, но, как мне показалось, издевательским поклоном. Затем нежно поцеловал свою сестру прямо в губы и встал рядом с ней, положив руку ей на талию. Клавдий пробыл в Галлии больше года, но совсем не изменился. Он был красив женской красотой, с густыми светлыми кудрями, свободными одеждами и небрежным, снисходительным взглядом. До сегодняшнего дня я так и не могу решить, были ли они с Клодией любовниками или им просто нравилось шокировать уважаемое общество. Но позже я узнал, что Клавдий вел себя так со всеми тремя своими сестрами, и именно поэтому Лукулл легко поверил слухам об инцесте.
Однако если Цицерон и был шокирован, то он ничем себя не выдал. Виновато улыбнувшись Клодии, он спросил, позволит ли она ему поговорить с ее братом наедине.
— Ну хорошо, хорошо, — ответила она с притворным недовольством. — Но учти, что я очень ревнива. — Сказав это, она долго и призывно пожимала руку консула, прежде чем скрыться в глубине дома.
Цицерон и Клавдий обменялись несколькими любезностями относительно Дальней Галлии, поговорили об опасностях перехода через Альпы, и, наконец, Цицерон спросил:
— Скажи мне, Клавдий, правда ли, что твой командир Мурена собирается избираться консулом?
— Это правда.
— Именно это мне и говорили. Должен признаться, что меня это несколько удивило. Каким образом он, по-твоему, может победить?
— Легко. Существует много способов.
— Правда? Назови хоть один.
— Ну, например, людская благодарность: люди помнят, какие игры он устроил перед тем, как стал претором.
— Прежде чем его выбрали претором? Мальчик, это было три года назад. В политике три года — это вечность. С глаз долой, из сердца вон, как говорят у нас в Риме. Я еще раз спрашиваю, где вы планируете набирать голоса?
— Думаю, многие его поддержат. — Клавдий продолжал улыбаться.
— Почему? Патриции будут голосовать за Силана и Сервия. Популяры — за Силана и Катилину. Кто же будет голосовать за Мурену?
— Дай нам время, консул. Кампания еще не началась.
— Кампания начинается сразу же, как только заканчивается предыдущая. Ты должен был заниматься ею весь год. А кто же сейчас будет заниматься агитацией?
— Я.
— Ты?
Цицерон произнес это с таким презрением, что я невольно моргнул, и даже невероятная самоуверенность Клавдия, казалось, поколебалась.
— У меня есть опыт, — сказал он.
— Какой опыт? Ты даже не член Сената.
— Ну и что, Тартар тебя забери? Зачем ты вообще ко мне пришел, если уверен, что мы проиграем?
