, где куча трупов на телеге ожидала своей очереди быть сожженной. Без одежд и обуви эти никому не нужные тела были такими же нищими в смерти, какими были и в жизни. Только тело убитого мальчика было покрыто: я узнал его по парусине, в которую он теперь был туго укутан. Пара служащих легко забросили его на металлическую решетку, Цицерон наклонил голову, а наемные плакальщики громко застонали, надеясь, без сомнения, на хорошие чаевые. Порыв ветра пригнул ревущее пламя к земле, и очень быстро все было кончено: мальчик отправился навстречу тому, что ожидает всех нас.
Эту сцену я не забуду никогда.
Без сомнения, величайшим даром Провидения людям является то, что мы не знаем своего будущего. Представьте себе, если бы мы заранее знали результаты наших планов и надежд или если бы могли предвидеть, как умрем — как страшна была бы наша жизнь! А вместо этого мы, как животные, беспечно проживаем день за днем. Однако рано или поздно всему приходит конец. Люди, события, цивилизации подчиняются этому закону: все существующее под звездами когда-нибудь исчезнет; даже самые твердые скалы превращаются в пыль. Только рукописи вечны.
И с этой мыслью и надеждой, что мне удастся выполнить свою задачу до моей кончины, я расскажу вам невероятную историю консульства Цицерона и то, что произошло с ним за четыре года после окончания его срока. За тот период времени, который мы, смертные, называем люстр[5] и который для богов не более чем мгновение.
На следующий день, накануне инаугурации, выпал снег — сильный снегопад, который обычно можно наблюдать только в горах. Он одел храмы Капитолия в мягкий белый мрамор и накрыл город белым покровом в руку толщиной. Ни о чем подобном я никогда не слышал и, принимая во внимание мой возраст, наверное, больше и не услышу. Снег в Риме? Конечно, это был знак. Но знак чего?
Цицерон расположился у себя в кабинете, возле жаровни с горячими углями, и продолжал работать над своей речью. Он не верил в знамения и, когда я вбежал в кабинет и рассказал ему о снеге, лишь пожал плечами: «И о чем же это говорит?» А когда я начал робко выдвигать аргумент стоиков в защиту предсказаний — если есть боги, они должны заботиться о людях, а если они заботятся о людях, то должны сообщать им о своей воле, — Цицерон резко прервал меня и произнес со смехом:
— Ну уж бессмертные боги, обладая таким могуществом, могли бы найти более надежный способ сообщить нам свою волю, чем снег. Почему бы не прислать нам письмо? — Он покачал головой и повернулся к столу, а затем, кашлянув, добавил: — Право, возвращайся к своим обязанностям, Тирон, и проследи, чтобы меня больше не беспокоили.
