Очищение | страница 43
Вот так складывалась ситуация утром судного дня. Когда Цицерон в последний раз проговаривал свою речь и одевался к выходу, к нему в кабинет вошел Квинт и умолял его отказаться от защиты. Он и так уже сделал все что мог, доказывал Квинт, и то, что Рабирия признают виновным, нанесет удар по престижу Цицерона. Кроме того, встреча с популярами за городскими стенами была опасна с физической точки зрения. Я видел, что эти доводы заставили Цицерона задуматься. Но я любил его еще и потому, что, несмотря на все свои недостатки, он обладал самой ценной формой храбрости: храбростью думающего человека. Ведь любой дурак, в принципе, может стать героем, если он ни в грош не ставит свою жизнь. А вот оценить все риски, может быть, даже и заколебаться вначале, а затем собраться с силами и отбросить сомнения — вот это, на мой взгляд, и есть самая похвальная доблесть, и именно ее продемонстрировал Цицерон в тот день.
Когда мы появились на Марсовом поле, Лабиний был уже на месте, возвышаясь на платформе вместе со своей декорацией — бюстом Сатурния. Он был амбициозным солдатом, одним из земляков Помпея из Пицениума, и пытался повторять своего кумира во всем — одежде, франтоватой походке, даже прическе, когда его волосы были зачесаны назад, как и у Помпея. Когда трибун увидел, что появился Цицерон со своими ликторами, он засунул в рот пальцы и издал громкий, пронзительный свист, который был подхвачен толпой, насчитывающей около десяти тысяч человек. Это был угрожающий шум, который еще больше усилился, когда на поле появился Гортензий, ведущий за руку Рабирия. Старик был не столько испуган, сколько удивлен количеством людей, которые, толкаясь, пытались пробраться поближе, чтобы посмотреть на него. Меня пихали и толкали, пока я старался не отстать от Цицерона. Я заметил линию легионеров в сверкающих на солнце касках и панцирях. За ними, сидя на местах, зарезервированных для почетных зрителей, находились полководцы Квинт Метелл, завоеватель Крита, и Лициний Лукулл, предшественник Помпея на посту командующего Восточными легионами. Цицерон скорчил гримасу, когда увидел их. В обмен на их поддержку он перед выборами пообещал этим военачальникам триумфы, но пока ничего для этого не сделал.
— Должно быть, действительно наступил кризис, — прошептал мне Цицерон, — если уж Лукулл покинул свой дворец на Неаполитанском заливе и смешался с простой толпой.
Он полез по ступенькам на платформу, сопровождаемый Гортензием и, наконец, Рабирием. Последнему забраться было очень тяжело, и его пришлось втащить на помост за руки. Одежда всех троих, когда они выпрямились, блестела от плевков. Особенно потрясен был Гортензий, так как, по-видимому, не представлял себе, насколько непопулярен был Сенат среди простых жителей этой зимой. Ораторы уселись на свою скамью, а Рабирий разместился между ними. Раздался звук трубы, и на другом берегу Тибра, над Яникулом